Через несколько дней мы приходим к месту, где река сливается с другой рекой, текущей с северо-запада. Она шире, но достаточно мелкая, чтобы перейти ее вброд. В ней полно рыбы, но не той, что мы ели. «Будет хоть какое-то разнообразие в пище» — единственная мысль, которая приходит мне в голову. Я говорю: «Ну чего, Мирн, пошли туда?» Она отвечает: «Ладно». Вот как мы тщательно обдумали изменение маршрута.

Некоторое время спустя мне начинает казаться, что я совершил глупость. Поначалу земля хорошая, но через две недели она с каждым шагом становится все суше, тверже и каменистей. Идти по такой земле хорошо, но как на ней растить урожай? Мы примерно полтора месяца в дороге, и неплохо бы уже наконец где-нибудь осесть, но перед нами только светло-коричневый песок, а впереди и сзади тянутся холмы. Еще неделю мы идем по реке через каменистую равнину, поросшую колючим кустарником и жесткой травой. Гудят осы. Врать не буду, рыба спасла нам жизнь. Судя по всему, в окрестностях не упало ни капли дождя, и я серьезно задумываюсь, как буду вести здесь хозяйство. Вдалеке на горизонте мы постоянно видим облака и идем за ними, словно гонясь за миражом. Каждое утро я всерьез раздумываю над тем, чтобы повернуть обратно, но вспоминаю своего старика с лодкой: делай, что делаешь, на все воля Яхве.

Мирн ни о чем не беспокоится. Неведение иногда бывает счастьем.

Через неделю мы видим вздымающийся перед нами гигантский хребет, который при всем при этом совершенно плоский, словно стол. Холмы, по которым мы карабкаемся, отходят от него подобно волнам. С хребта белыми пальцами тычутся вниз водопады, и один из них, похоже, питает реку, вдоль которой мы идем. Судя по расстоянию, нас со всем зверьем ждет еще три-четыре дня пути, но если мы заберемся на хребет, то узнаем, что впереди, и сможем подумать, что делать дальше.

Мы останавливаемся перекусить. Сухари, оливки, сушеные фрукты.

— Посмотри — зайчик! — говорит Мирн.

«Ребро Адамово», — думаю я, а вслух произношу:

— Послушай, Мирн. Видишь вон тот хребет?

— Угу. Только это плато.

— Чего?

— Хребет таким плоским не бывает.

— Послушай, я тут подумал: жить здесь просто кошмар. Холмов слишком много, пахать нельзя, да и земля ужасная.

— Все взаимосвязано, — заводит она с таким видом, словно знает все на свете. — Когда много холмов, дождь смывает всю землю.

Господь Небесный, как же иногда тяжело с ней разговаривать.

— Мирн, слушай внимательно. Мы забираемся на вершину того хребта, смотрим, что впереди. Если нам понравится увиденное — пойдем дальше. Если нет — вернемся к тому месту, где соединяются две реки, и пойдем в обратном направлении. Путь неблизкий, но ничего лучше я придумать не могу. Я калека, и с такой землей, как здесь, мне не справиться.

Признаю, к тому моменту я впал в уныние, меня уже тошнило от нашего путешествия, и я продолжал нервничать из-за руки. Калеке будет непросто вести хозяйство. За последние два года я приспособился держать инструменты и наловчился управляться левой рукой. Однако сами понимаете — смириться с потерей руки нельзя. Тот, кто утверждает обратное, никогда не испытывал подобного на собственной шкуре.

И все же Мирн кажется абсолютно спокойной, она, как обычно, вертится, осматриваясь. Я прослеживаю ее взгляд и обнаруживаю, что она смотрит на шмыгающих в тощем кустарнике больших черно-оранжевых птиц, которых она называет иволгами.

— Ты вообще меня слушаешь?

Она поворачивает ко мне круглое личико. На губах улыбка, карие глаза горят. Она прекрасна, и я готов завалить ее прямо сейчас, но ее слова приводят меня в бешенство.

— Думаю, нам будет хорошо там, наверху.

— Как ты можешь об этом судить, мы же еще туда не добрались.

— Ну есть же иволги, пчелы, кролики…

— Ребро Адамово, Мирн, да хватит вести себя как дитя!

Мне тут же приходится пожалеть о сказанном, потому что ее лицо морщится, как кусок ткани, который комкаешь в руке, и она начинает плакать.

— Ну ладно, хватит, я не хотел. Правда, я дурак?

— Просто… просто… — кивает она.

— Я нисколько не сомневаюсь, наверху будет просто здорово, — говорю я. — Правда, придется немножко туго — ни капли дождя, — вырывается у меня.

Она вытирает глаза:

— Да есть там дождь. Смотри, река есть? Есть. И водопады есть. Значит, их питает либо ключ, либо озеро. Скорее всего, озеро, погляди на облака. Плато не дает влаге попасть на эту сторону. Потому здесь и сухо.

Вы только послушайте, что она несет. Я обнимаю ее, прижимаю к себе и говорю:

— Я не сержусь на тебя, просто я устал.

Она вытирает лицо руками, испачканными в глине, отчего оно тут же становится грязным.

— Иволги питаются фруктами, значит, где-то неподалеку должны быть фруктовые деревья. Зайцам тоже надо что-то есть. А пчелам нужны цветы. Цветы видишь? Я — нет. Значит, где-то наверху должен быть луг. — Она показывает вперед. — Наверное, вон там.

Я смотрю в ту сторону, куда она показывает. Я устал, и поэтому мне хочется ей верить.

— Этому тебя твой папа научил?

Она смеется сквозь слезы:

— У меня был такой папа, что он вряд ли мог кого-нибудь чему-нибудь научить.

«Вот так загадка», — думаю я.

— Так кто же тебя научил? Или ты сама обо всем догадалась?

— О Яхве! — говорит она и, клянусь, в этот момент мне кажется, что я слышу свою мать. — Почему человека обязательно нужно чему-то учить или что-то ему показывать. Просто смотри.

Если от этого есть толк. Совершенно ясно, она все еще расстроена, поэтому я обнимаю ее и сжимаю так, как она любит. Одной рукой и одной лапой.

— У меня гляделки никудышные. Так что с этой поры смотреть за всем будешь ты.

Она не отвечает. Я говорю ей:

— Я буду пахать и ухаживать за животными. Если там растет лес, я построю тебе красивый деревянный домик. А если леса нет, я тебе сделаю домик из глины или даже из камня. Я больше не боюсь тяжелой работы. Когда-то я боялся, но сейчас мне хочется узнать, что мне под силу. Я изменился, я стал другим.

— Я знаю, — говорит она и улыбается.

— А твоя работа — за всем присматривать. Будешь говорить, что мне делать. Хорошо? А еще ты будешь учить детей. Когда они подрастут, начнут мне помогать. А ты будешь всему голова. Яхве свидетель, сам-то я дурак.

Она смеется.

— Ну как, по рукам? — спрашиваю я ее. — Согласна?

— Согласна, — отвечает она и зарывается в меня.

Бедняжка. Кажется, она действительно поверила.

И жил Ной после потопа триста пятьдесят лет.