народу приходило полежать на кровати Старца, но это была не она, как выяснилось спустя много лет. В итоге, на его кровати никто после него не спал, кроме некоторых детей, — так было угодно Богу.

Старец обычно сидел в столовой и молча молился по четкам. Мы были ещё детьми и играли возле него. Бегали, кричали, а самая младшая сестренка, Мария, бывало, пряталась у него под рясой, а иногда забиралась прямо на него и дергая за бороду, приговаривала: «Батюшка, я тебя люлю (люблю), я тебя люлю!» А он спокойно и нежно отвечал: «И я тебя тоже люлю». Даже в такой шумихе он мог погружаться в молитву.

Он никогда нас не ругал, и никогда не злился. Даже замечаний не делал. Только улыбался, и подолгу тайно молился. Он болел, страдал, но не прекращал молитву. Когда нас ругали родители, и особенно отец, то мы с обиженным лицом прибегали к нему, он даже ничего не говорил, но мы тут же обо всем забывали, и снова бежали играть и веселиться.

Его пища

Наш холодильник был всегда забит свежими продуктами, так как мои родители много раздавали бедным. Но Старец употреблял только самую простую пищу и в небольших количествах. Помню, как я предлагала ему:

— Хочешь, я принесу рыбы, поешь? Или сыра? Есть ещё то и то…

— Я болею… Положи помидорину в горячую воду, чтобы кожура легко слезла, и принеси мне.

— Зачем, отче? Ведь помидоры свежие!

— Да будет благословенно, но сделай, пожалуйста, как я сказал.

Я тогда не знала, как он мучается. У него было много болезней, особенно проблемы с желудком, а народ приходил, и не было ему весь день покоя.

Обычно он с удовольствием ел немного зеленого салата, лук, что мы собирали во время прогулок. Иногда, — ради трудов матери, ел немного рыбы барабульки, но без головы. Пил обычно травяной горный чай, с медом и сухарями. Никогда не видела, чтобы он ел сладости.

«Восхищение»

Однажды днем, когда мы накрыли стол, я пошла в его комнату позвать на обед. Он спал, поэтому я его слегка толкнула: «Батюшка, обед готов». Он даже не пошевелился, тогда я толкнула посильней и ещё раз позвала его. Но он пять не шевельнулся. Он лежал на спине, со скрещенными на груди руками, как покойник, а в руке были чётки. Я носом почти прикоснулась к его носу, послушала дыхание, и ужаснулась — он не дышал. Я побежала к маме, с криками: «Мама, мама! Батюшка не дышит, он умер! Наш Батюшка умер!» Маму охватила паника, так как она очень любила его. Она примчалась, стала сильно трясти его и кричать:

— Батюшка, Батюшка!

Мы смотрели на него, полные отчаяния, как вдруг он начал шевелиться. Потихоньку открыл свои голубые глаза, недовольно посмотрел на мать и, как только очнулся, сказал ей:

— Эх ты, благословенная … Зачем ты меня вернула? Зачем спустила меня вниз?

— Батюшка, ты жив? Прости, но мы очень испугались.

— Вы не представляете, как хорошо там, наверху! В другой раз, когда увидите меня таким, то не мешайте. Оставьте в покое, пока я сам не приду в себя.

Старец больше тогда ничего не сказал, он был расстроен, и, кажется, даже плакал. Вероятно, что он путешествовал ТАМ, его душа была восхищена на небо, где он переживал то, что Бог уготовал для праведных душ, какой и была его душа. А его возвращение назад, в земное и тленное тело, в эту прозу жизни, было, как мы видели, болезненным.

Подобное случалось на нашей памяти по крайней мере ещё два раза. Мы его тогда не будили. Один раз он сидел на стуле с чётками в руке, как вдруг «ушёл». Мы запереживали, так как он не дышал. Другой раз то же самое произошло в гостиной: он смотрел на колонну, как вдруг душа его была восхищена на небо. Со стороны он выглядел как мёртвый, но на самом деле «путешествовал». Думается, что таких восхищений души ко Христу, или на Святую Гору, или ещё куда, у него было много.

О музыке

Старец очень любил византийское пение, и при каждом удобном случае хотел её преподать и нам, особенно когда мы куда-нибудь вместе путешествовали. Обычно он говорил нам спеть воскресные тропари, или праздничные, или Святый Боже, которое очень любил. Поэтому в машине никогда не было болтовни, и мы держимся этой привычки и до сих пор.

Поскольку наш отец был строгим, любил дисциплину, то не разрешал нам смотреть телевизор. Однажды вечером он пришел домой вместе со Старцем, и застал нас всех у телевизора, вышел большой скандал. Он наказал, отругал мать, а потом спросил и мнение Старца, который ответил так:

— Чем кричать на детей, лучше купи им пластинки с классической музыкой. Возьмите Моцарта, Бетховена… Пусть послушают «Девятую симфонию». Хорошая, стройная музыка помогает душе, привносит в неё радость и гармонию, прогоняет уныние.

На следующий день мы уже слушали «Девятую симфонию», после чего я спросила Старца:

— Батюшка, кто был этот Бетховен?

— Это был такой музыкант. Он даже потеряв слух смог написать самую прекрасную музыку в мире, потому что её нашептывал ему на ушко сам Бог! Такое вот величие Божие! А когда музыка содержит в себе ещё и элементы благочестия, то становится ещё прекрасней. Глухой человек написал самую прекрасную музыку в мире! Он так любил музыку, что свой недуг тоже превратил в музыку[50].

Старец говорил, что хорошая музыка направляет душу к добру, к добродетели.

Злые бесы

Старец принимал и помогал всем, ради чего предпринимал невероятные усилия из-за множества своих болезней. Имея столько проблем со здоровьем, он никогда не молился о себе, о том, чтобы Бог избавил его от мучений. Он принимал их как посланное Богом благословение и источник радости. Он повторял слова ап. Павла: «Ныне радуюсь в страданиях моих»[51]. Он с радостью переносил все эти мучения.

Часто он сгибался, крепко сжимал живот, вертелся на кровати туда-сюда от сильной боли. Однажды в воскресенье, мы были в Милеси, народ его ждал на улице, а он мучился подобным образом. Мне было его очень жалко, я сильно разволновалась, встала около него на колени и спросила:

— Что у тебя, Батюшка? Болит? Ты плачешь?

— Ах, дорогая моя, многие их тех кто приходит ко мне — грешат. Они грешат, а потом идут к медиумам, к гадалкам, чтобы узнать