Они выехали 17 августа вместе со своими двумя старшими детьми. Впервые в своей жизни Екатерина, садясь в императорский поезд, разделила с царем почести, оказываемые ему его свитой, и поселилась в Ливадии не в усадьбе, а во дворце, в апартаментах покойной императрицы. Камергеры, адъютанты, секретари и даже слуги поражались той легкости, с какой она сделалась хозяйкой положения. Она не оставляла императора ни на минуту, всегда садилась с ним за стол, ездила с ним на прогулки, в карете или верхом, заставляла его принимать участие в играх детей, отдыхала в его обществе вечерами на террасе, наслаждаясь счастьем, которого они оба так долго ждали.

Лорис-Меликов воспользовался этой идиллической обстановкой, чтобы познакомить царя и его супругу со своими масштабными проектами. Зачастую он беседовал с одной лишь Екатериной, поскольку знал, что она имеет большое влияние на своего мужа. И она знала, что «хитрый армянин» может содействовать ее коронации. Между ними был заключен негласный союз. Во имя стабильности императорской власти и безопасности своего супруга княгиня будет отстаивать перед ним конституционные идеи Лорис-Меликова. Взамен Лорис-Меликов не будет возражать против того, чтобы она стала императрицей по истечении срока траура. Оставалось лишь убедить в необходимости принятия конституции императора, который пока еще не готов отказаться от части своих полномочий. Каким образом можно ввести в стране некое подобие представительной системы и при этом не слишком ущемить права монарха? В данный момент на вершине властной пирамиды империи находились два органа: Сенат, выполнявший функции верховного суда и регистрационной палаты, и Государственный совет, членами которого являлись великие князья, генералы и высшие чиновники, которые составляли законы и высказывали свое мнение, не обладая правом решающего голоса. Лорис-Меликов видел три пути проведения реформы: введение в состав Государственного совета нескольких представителей земств, назначаемых императором; создание «думы», наделенной правом совещательного голоса, члены которой избирались бы земствами; либо робкая попытка учреждения парламентской системы.

Согласившись с необходимостью политической реформы и одобрив ее принципы, Александр колебался в выборе одного из трех предложенных ему вариантов. В конце концов, спешить было некуда. Вернувшись в столицу, он назначит комиссию под председательством царевича, которая представит ему на рассмотрение практические предложения. Он тоже считал, что эти либеральные нововведения помогут оправдать в глазах народа возведение его морганатической супруги в ранг императрицы. Если Лорис-Меликов взывал к его разуму, то Екатерина – к его сердцу. Александр был совершенно беззащитен перед этой женщиной, столь молодой и столь желанной. Его врач Боткин говорил одному из своих друзей, что «физическая слабость монарха может быть связана с его сексуальными излишествами».

Однажды, во время беседы в Ливадии, Лорис-Меликов со вздохом сказал Александру: «Это было бы большое счастье для России, если бы у нее, как прежде, была императрица!» В другой раз министр задержал нежный, задумчивый взгляд на маленьком Георгии, резвившемся на веранде, и произнес, обращаясь к царю: «Когда русские узнают этого сына Вашего Величества, они скажут в один голос: „Он наш!“. Александр ничего не ответил, но по выражению лица императора было видно, что эти слова затронули самые чувствительные струны его души. Спустя некоторое время Лорис-Меликов удостоился самой высокой награды, о какой только мог мечтать российский государственный деятель – ордена Святого Андрея Первозванного».

Тем временем общество, пребывавшее в полном неведении относительно «разговоров» в Ливадии, начало проявлять признаки беспокойства. Лидеры либеральных групп порицали Лорис-Меликова за лживые обещания и называли его «лисой». Консерваторы, со своей стороны, обрушивались с нападками на демократические тенденции «армянина», который вел страну к революции. Те же самые люди, которые еще совсем недавно не могли на него нахвалиться, теперь обвиняли его в том, что он поддерживает свою популярность с помощью «невыносимой двусмысленности». Вернувшись из Крыма, Лорис-Меликов решил открыто ответить на эти обвинения. 10 сентября 1880 года он собрал в своем кабинете издателей всех крупных газет и с пафосом объявил им, что решительно, как никогда, настроен «идти в ногу со свободной прессой». Взамен он потребовал от них «не волновать понапрасну умы, настаивая на необходимости участия общества в законодательном процессе и управлении страной». Его программа, рассчитанная на пять или шесть лет – сказал он – призвана консолидировать деятельность земств, реформировать полицию, «дабы сделать невозможными те беззакония, которые творились в прошлом», выяснить, с помощью специальной комиссии, каковы нужды и чаяния народа, и, наконец, гарантировать прессе право обсуждать действия правительства. «Но в настоящий момент, – закончил он, – не может быть и речи о созыве представительного органа, ни в форме европейского парламента, ни в форме русского земского собора».

Журналистов ошеломили эти категорические заявления. Разумеется, они оценили, что царский министр впервые снизошел в их присутствии до подобных откровений. Но при этом им пришлось с горечью констатировать, что воплощение в жизнь мечты о конституции откладывается на неопределенный срок. Этот человек должен быть очень уверенным в себе, раз говорит в столь жестком тоне! И действительно, с самого начала установления «диктатуры сердца», если не считать покушения на самого Лорис-Меликова, террористы, казалось, отказались от насилия. Это перемирие объяснялось тем, что революционеры выжидали, какие действия предпримет новый министр внутренних дел. Кроме того, произведенные полицией аресты охладили их боевой пыл. Гольденберг, убийца князя Кропоткина, харьковского генерал-губернатора, заявил перед казнью, находясь в камере: «Я хочу разорвать этот порочный круг убийств. Я приношу себя в жертву ради всех остальных в надежде, что это будет последняя жертва. В противном случае за каждую каплю крови моих братьев их палачи заплатят своей кровью». Чуть позже состоялся важный политический процесс, во время которого представшие перед судьями заговорщики высказали им в глаза свое мнение: «Вы и мы принадлежим к двум разным идейным мирам, и между ними роковое стечение исторических обстоятельств не оставило места для какого бы то ни было согласия. Только вы можете положить конец войне, от которой все устали. В зависимости от вашего решения либо мы и наши братья вновь с радостью примемся за работу во имя торжества наших идей, либо наши последователи, скрепя сердце, но решительно подхватят страшное оружие, выпавшее из наших рук». (Отчет генерала Шанзи Бартоломью Сен-Хилеру от 11 ноября 1880 года.) Эта угроза не поколебала решимость судей наказать преступников. Революционеры поняли, что Лорис-Меликов не пойдет дальше нескольких административных реформ и некоторых послаблений в отношении студентов. Их голод невозможно было утолить такими крохами.

Такого же мнения придерживался и Александр, продолжавший отдыхать в Ливадии. Не готовят ли террористы, после короткой передышки, новые покушения на него? Сколько еще Господь будет спасать ему жизнь? Не будучи уверенным в завтрашнем дне, 11 сентября 1880 года он составил завещание в пользу своей жены: «Ценные бумаги, перечень которых прилагается и которые министр императорского двора, действующий от моего имени, положил в Государственный Банк 5 сентября 1880 года, на сумму три миллиона триста две тысячи девятьсот семьдесят рублей являются собственностью моей жены, Ее Светлости княгини Екатерины Михайловны Юрьевской, урожденной княгини Долгорукой, а также ее детей. Только ей я предоставляю право распоряжаться этим капиталом в течение моей жизни и после моей смерти. Александр».