Так или иначе, но физиономии оборотней выглядели довольно грубыми, словно наскоро вылепленными из глины или сильно опухшими. Оборотни были в белых бесформенных одеяниях — видно, поленились напялить на себя что-нибудь похожее на одежду Холода. Глаза у них были будто какие-то намалеванные, незрячие, как у дохлой рыбы.

Если они надеялись своим странным маскарадом поразвлечь Мерле и приуменьшить ее страх, им это явно не удалось.

Оборотни молча эскортировали ее по мосткам и на каждом перекрестке кивком головы указывали, в каком направлении двигаться дальше. Они шли по прилепившимся к стене мосткам у самого края светящейся бездны, пока наконец не вступили на платформу — площадку, где скрещивалось множество путей.

На платформе стоял маленький домик, который никак не вписывался в окружающий пейзаж. Обыкновенный бревенчатый домик с крышей из дранки, где на высоком шпиле торчал петух-флюгер. Окна — круглые, а рядом с входной дверью — скамья, довершавшая идиллическую картину. Так и казалось, что хозяин вот-вот выйдет из дому, сядет на скамеечку и с удовольствием раскурит трубку. Домик выглядел чистым и уютным, как в сказке. Подойдя поближе, Мерле увидела над дверью щиток с гостеприимным приглашением: «Войди и оставь тут свое сердце!» Вокруг каждой буквы сплетались аляповатые сердечки и цветочки, будто нарисованные неумелой детской рукой.

Один из стражников подтолкнул ее к двери, а остальные замерли у края платформы. Кто-то отпер дверь изнутри, и Мерле робко шагнула под щиток с этой надписью, которая теперь вдруг показалась ей зловещей и предвещающей недоброе. В самом деле, не значит ли это: «…жизнь свою оставь»? В ответ на такое предположение сердце у Мерле раза два так сильно стукнуло, будто хотело вырваться из груди и удрать. Обстановка в доме, казалось бы, должна была соответствовать его романтичному наружному виду, но ничего подобного. Здесь, правда, потолок тоже был с деревянными перекрытиями, а в углу стоял простой крестьянский комод с грубоватыми инкрустациями, но там находились и другие предметы, отнюдь не гармонирующие с уютным домашним бытом.

Например — операционный стол.

Весь нижний этаж Дома Сердца был занят одной обширной комнатой, которая странным образом умещалась в миниатюрном домишке.

«Обман зрения», — решила Мерле.

— Возможно, — сказала Королева.

В задней части комнаты за деревянными опорами, поддерживавшими кровлю, поблескивали металлические полки, на которых очень аккуратно и ровными рядами были разложены сверкавшие чистотой операционные инструменты на черных салфетках. Полированный металл слепил блеском, — на них падал струившийся из окон красноватый свет.

Дверь за Мерле закрылась. Она быстро обернулась и посмотрела, кто ее впустил в дом. Это были змеи, те самые, которые привезли в пещеру каменных голов хилого старичка в кресле-каталке. Змеи бросились к Мерле и сплелись перед ней в некое единое существо, по форме похожее на грушу, которая оказалась выше девочки примерно на голову. Это единое, но многоголовое существо рванулось к ней и замерло перед самым ее носом. Затем большой змеиный клубок растянулся в длину и ширину, образовав толстый ковер, который вполз в глубь комнаты, где снова вздулся, вытянулся вверх, приняв форму остроконечной сахарной головы, и застыл на месте.

Мерле хотела повернуться и бежать, но один из оборотней загородил ей дорогу. Теперь у него уже было мало сходства с Холодом, — он стал чем-то таким гадким и мерзким, что Мерле в ужасе отвернулась.

— Я не в силах помочь, — сказала Королева Флюирия.

«Что ж, спасибо тебе», — мысленно ответила Мерле.

— Сожалею, но ничего не могу поделать.

«Я тоже».

— Конечно, это я тебя сюда привела, но…

«Пожалуйста, помолчи».

— Это — она? — раздался чей-то голос.

Если змеи и ответили, то Мерле ничего не услышала. Но голос тут же приказал:

— Давайте ее сюда, вниз.

Змеи снова подкатились к Мерле. Она, чтобы избежать их прикосновения, сама пошла к открывшемуся в полу отверстию, откуда доносился голос. Мерле слышала этот хриплый голос всего один раз, но не сомневалась, что он принадлежит калеке-старикашке.

— Сюда, ко мне! — кричал старик.

Мерле подошла к отверстию и спустилась по винтовой лестнице в подвальное помещение, где стены и пол представляли собой стальные решетки, через которые со всех сторон сюда лился свет из бездны. Взглянув себе под ноги, Мерле увидела вместо пола решетку и залитую красным светом пропасть. Впервые у нее так сильно закружилась голова, что у последней ступеньки лестницы пришлось ухватиться за перила.

В проеме винтовой лестницы виднелся канатный подъемный механизм, который мог поднимать и опускать небольшую круглую площадку с креслом-каталкой; сейчас кресло пустовало. Его хозяин ковылял на костылях по решетчатому полу в этом подвальном помещении. На концах костылей были утолщения в виде круглых деревянных блюдец, чтобы костыли не застревали в ячейках решетки.

Вдоль решетчатых стен стояли большие стеклянные бутыли; некоторые из бутылей достигали трех метров в высоту. Их там было штук пятнадцать-двадцать. Каждая бутыль была заполнена какой-то жидкостью, которая в свете, заливавшем купол, поблескивала, как золотистый мед. В этой жидкости, как некие реликтовые насекомые в куске янтаря, застыли существа, совсем не похожие на людей.

Мерле с трудом оторвала взгляд от уродов, но успела заметить, что у всех была одинаковая отметина: глубокий разрез посредине тела, сшитый «крестиком», стянутый толстыми нитками. Послеоперационный шов. Там, где у людей находится грудь.

«Дом Сердца», — подумала Мерле и содрогнулась.

— Посмотри вокруг себя, — сказал старичок, опершись на правый костыль, а левым описал дрожащей рукой по воздуху дугу, указав на стеклянные бутылн с монстрами. — Мои творения, — добавил он шепотом, словно боялся разбудить существа, плавающие в жидкости.

— Кто вы? — спросила Мерле, заставляя себя смотреть только на старика.

— Хочешь знать мое имя? — Его смех походил на хриплое воронье карканье, и Мерле невольно задалась вопросом, не притворяется ли он полоумным. Разыгрывает из себя сумасшедшего ученого, вошел в роль и очень собой доволен. Но в общем-то такая одержимость не менее страшна, чем настоящее безумие.

Он больше не произнес ни звука, и Мерле повторила свой вопрос, невольно подметив, что таким образом начинает подражать его манере разговаривать. У него была привычка повторять свои слова, будто бы сначала он вслушивался в их звучание и лишь затем произносил их ясно и осмысленно.

— Мое имя? Многие здесь по крайней мере те, кто может говорить, — называют меня просто Хирург, — сказал старичок, — Просто Хирург.

— Вы врач?

Он снова ощерился. При этом его физиономия сморщилась, скукожилась, и Мерле обнаружила, что вовсе не щеки у него были землистыми, а серой была густая волосяная поросль, покрывавшая лицо до самых глаз.