Я сам удивлялся тому, как хорошо и четко формулирую свою мысль. Обычно мои мысли расплываются. Эксперты внимательно меня разглядывали, и я читал в их взглядах удовлетворение. Они созерцали чудо искупления.

– Я продолжаю считать, что вам стоит держаться подальше от матери, – сказал мужик, возглавлявший комиссию. Он сидел посредине.

– Это вопрос нескольких дней, доктор. Мой несчастный случай привел меня к матери, как легкое судно, потерпевшее крушение, прибивает к берегу. Но я не собираюсь оставаться с матерью, об этом не может быть и речи. Я не хочу дальше наблюдать за ее самоуничтожением.

– За каким еще самоуничтожением?

– Мать пьет. У нее развился алкоголизм. Она всегда выпивала, но я вижу, что сейчас ситуация крайне серьезная. Днем ей удается обвести коллег вокруг пальца, но вечером она напивается до состояния полной невменяемости.

– Чем вы это объясняете?

– Неудачами в отношениях с мужчинами. Мать ненавидит мужчин. Ее отец злоупотреблял своей властью над дочерьми. Мать с ним так и не расквиталась: ее родители рано погибли в автокатастрофе в Монтане. С тех пор она мстит всем мужчинам на своем пути.

– Вы с ней об этом говорили?

– Никогда.

– Кто из вас не хочет об этом говорить: она или вы?

– Оба. Я жду, что она заговорит первой. Просто жду. Но она этого никогда не сделает. В психушку надо было заточить ее, а не меня. Понимаете, я не хочу больше быть ее марионеткой. Когда я убивал бабушку с дедушкой, я был, в каком-то смысле, ее марионеткой. Я больше не хочу ни убивать, ни как-либо еще нарушать закон, потому что это мать вложила в мои руки винтовку, – и я не хочу больше доставлять ей такое удовольствие.

Председатель комиссии улыбнулся, глядя на своих коллег.

– Кажется, наш друг более опасен для самого себя, чем для общества. Этот пункт стоит внести в заключение. Прекратите кататься на мотоцикле, Кеннер, вот вам наш совет. В остальном, похоже, вы двигаетесь в правильном направлении.

Третий эксперт, который за всё заседание не сказал практически ни слова, однако выглядел наиболее здравомыслящим, спросил:

– Вы действительно думаете, что отец вашей матери ею воспользовался?

– Точно не знаю. Я только слышал разговор своих родителей, когда был ребенком. Но ведь есть какое-то объяснение. Иначе почему она годами пестует в себе ненависть к собственному сыну?

Психиатр сделал вид, что задумался.

– Какой же вердикт мы вынесем?

Председатель комиссии удостоил меня широкой улыбкой:

– Мы вернем молодому человеку нормальную жизнь. Никаких врачей, никакого преследования по закону.

– Зачем вы снова ко мне пришли, Сюзан?

– Потому что вы не перестали читать. Может, вы и перестали читать для слепых, но для себя. Я в это не верю.

Она достает и кладет на стол две книги: Кормак Маккарти[79]и новое издание рассказов Хемингуэя. Да уж, с такими авторами – добро пожаловать!

На Сюзан длинное платье: такие носили в квартале Хейт-Эшбери в конце шестидесятых. Он не может не думать о том, что орнамент на платье, кажущийся ярким и красочным, и ткани на самом деле – убийственны для той, которая в них облачилась. Сюзан хочет показать, что она уверена в себе и доверяет людям, – а может, у нее просто такое настроение.

– Как продвигается ваш перевод?

– В «Анголу»? – Он тихонько посмеивается. – Не будет никакого перевода. Я просто увидел документальный фильм об этой тюрьме и решил, что здорово было бы там покончить с собой. Я тогда приговорил себя к смерти. Но с какой стати меня перевели бы в Луизиану? Я изменил стратегию. Я попросил освободить меня досрочно. Психиатр, который меня допрашивал три или четыре месяца назад, во всех передачах заявил, что, с его точки зрения, я единственный заключенный тюрьмы Вакавилля[80], который не представляет никакой опасности для общества. Он готов поспорить. Не знаю, что я стал бы делать на свободе: я уже пятьдесят лет как пропустил и свою жизнь, и жизнь современного общества – на свободе мне будет не лучше, чем взаперти. Да и в жизни мне будет не лучше, чем в смерти. Как многие люди, я не хочу жить, а умирать хочу еще меньше. Чтение – лучшее занятие в мире. Я читал бы в комнате, которую с трудом оплачивал бы, если бы меня выпустили. А зачем? Ведь я могу читать и здесь. Мне здесь всё подходит, но меня ничто не удовлетворяет. Я вспоминал наш предыдущий разговор. Вспоминал то сообщество, старался себя успокоить. Если бы я тогда отпустил себя, я бы избежал многих неприятностей, хотя владелец фермы и превратился в гуру впоследствии. Тогда происходили интересные вещи. Но я был слишком зажат, у меня не хватало чувства юмора. Помню, какой-то парень, появившийся из ниоткуда, сказал мне: «Знаешь, думаю, оружие вовсе не опасно. А вот парни с усами – да».

– В Хейт-Эшбери продают футболки с этой фразой.

– Это платье вы купили там?

– Оно вам нравится?

– Очень.

– Я приготовила вам подарок.

– Не знаю, люблю ли я подарки.

– Ничего.

Сюзан вынула из пакета футболку с изображением Джона Уэйна и надписью: «Пусть человек делает то, что должен».

Он улыбается и благодарит ее.

– Я была в нескольких магазинах – искала размер. Но еще могу поменять.

– А можете купить футболку с надписью про оружие и про парней с усами?

– Для вас?

– Нет, в подарок. Мне нужен самый маленький размер.

– Для кого?

– Для одного заключенного. Не помните Джеффа Макмаллана?

– Нет.

– Не помните убийцу конца шестидесятых? Он выпускал теткам кишки. А теперь созерцает вечность в двух камерах от меня. Доставьте мне удовольствие. Купите самый маленький размер, ладно?

– А как дела с рукописью?

– Продвигаюсь, но еще не закончил. Осталось самое сложное. Думаю, если вы найдете мне издателя, то он будет восставать против этой части. А почему вы спрашиваете?

– Нашла кое-кого, кто мог бы заинтересоваться.

– Тогда мне надо поработать над стилем. Пока что я писал для самого себя…

– Ничего не меняйте. Я хотела вам сказать…

Она смолкает, робеет, словно маленькая девочка. Эти ухватки его раздражают, хоть он к ним и привык.

– Если бы вы захотели отсюда выйти… Я была бы рядом. Но не ждите слишком долго. Нам обоим по шестьдесят лет, я не знаю, в какой форме буду через десять-двадцать лет.