— Толкать надо? — спросил Рахимов.

— Надо, но жалко, — отвечал Леха, глядя на «ЗИЛ». — Тут, блин, делов-то! Всего часа на три — проушины под рессоры приварить да новый мост на него перекинуть. А кабинку-то потом отрихтовать недолго…

— Он дорога мешает! Надо толкать!

— Мешает, мешает! Чего заладил? Вижу! А ты, когда с крыши у штаба саданулся, тоже небось на проходе мешал?! Но тебя ведь в госпиталь отправили, а не на кладбище! — Он дал газу и с разгону ударил «ЗИЛ» носом. Машина перевернулась на кабину и, громыхая, покатилась в обрыв.

Леха снова занял место в хвосте поредевшей колонны, поднял бронепластины на смотровых окнах и стал ждать сигнала к движению.

Рахимов курил, пассажиры молчали. Леха посмотрел на часы, а затем перевел взгляд на опаленную, в огромных черных чадящих кругах дорогу. Он тоже, как и тот контуженый солдатик, будто бы жил сейчас в двух измерениях. Одно полушарие его мозга, казалось, отставало во времени и один глаз еще вполне ясно видел такое же ненастное, но мирное, свое небо перед переправой, не таящее в себе опасности, не оцененное по-настоящему в тот момент. Второе же полушарие смотрело через призму другого глаза, преломляющего мир в отчетливое ужасающее зрелище. Мертвые, раненые, подбитая на дороге техника, отметины на скале от не попавших в бэтээр трех гранат еще не воспринимались его рассудком как истина в настоящем. Изображение наслаивалось, точно две пленки, одновременно запущенных в проектор. В бардаке перемешавшихся образов на Леху неожиданно накатило спокойствие. По телу медленно текла волна горячего прилива. Он перестал обращать внимание на продолжавших суетиться впереди людей, на выжженную изнутри взрывом собственных боеприпасов бээмпэшку, обгоревший остов которой другая со скрежетом сталкивала в пропасть. Он ощутил сильный жар на щеках и теплую истому в груди, проваливаясь в темноту…

— Товарищ командир! — растолкал его Рахимов.

— Чего? — Леха вздрогнул, просыпаясь.

— Они просят отпустить их. Говорят, их кишлак совсем недалеко, за той гора. Говорят, сами дойдут.

Леха обернулся, посмотрел на старика, который кивал в знак подтверждения слов Рахимова.

— Спроси его, раз он тут местный, кто по нам палил? Не его ли братья-односельчане?

Рахимов перевел. Старик немного побледнел. Это было хорошо видно по коже его лица, не покрытой бородой. Он округлил глаза и, размахивая руками, залопотал:

— Душман нис, душман нис… — Он быстро говорил, продолжая отчаянно жестикулировать.

— Говорит, что не знает. В их кишлаке все мирный крестьяне. Просит отпустить.

— Ладно, пусть топают, — согласился Леха. — Щас, только наши чуть на бугор заедут, тогда и выпустим их по-тихому. Скажи им, что в обрыве тушенки и каши столько, что им на пару лет хватит. Если, конечно, жрать экономно. Нож не забудь деду отдать. Мало ли чего по дороге. А чего это он говорил: душман, душман?..

— Душман — бандит.

— Ясно. Это, значит, теперь так ихние басмачи называются? Ясно. Пусть готовятся к высадке.

Колонна тронулась. Когда машины отъехали достаточно далеко, они выпустили пассажиров. Уходя, старик сунул в руку Рахимову темно коричневый брикет размером со спичечный коробок. Они быстро спустились под откос и исчезли из виду.

— Поехали, залезай! — Леха махнул рукой стоявшему на дороге Рахимову.

Колонну они догнали уже на спуске.

Рахимов теперь постоянно сидел на месте стрелка и крутил башню, изучая округу в прицел, а Леха молча размышлял:

«Дедок говорил, что за своего хозяина воевать намерен до полнейшего изнеможения. От зараза! Это получается, что рано или поздно, когда его бая раскулачивать будут, он тоже винтовочку подмышку и — на бугорок, по нашим колоннам бузовать! Хреновенько, однако! А эти, что сегодня по нам молотили, кто? Тоже небось крестьянские дети?! Убогие и несознательные? — Он ясно представил, вспомнив слова лейтенанта, как лежа на скале, матерятся на своем языке бородатые мужики в чалмах, сетуя на то, что у них так мало боеприпасов к гранатомету. — Суки поганые! Чем тут ихний партактив занимается? Где, бляха, комиссары-агитаторы?! Кто про революцию этим ослам растолковывать будет?! Зараз сколько наших пацанов на тот свет отправили! Суки! Ох и суки! Потом скажут: по несознательности! Падлы! Надо им тоже тут красный террор навести, как у нас в гражданскую! Епрст! А ты кушай, Рахимов, шоколадку, вспоминай доброго дедушку басмача! Или, как его там, душмана! Кстати, что он ему дал? А то сожрет сдуру и отравится…»

Леха крикнул назад:

— Рахимов! Чем это тебя наш Хоттабыч угостил на прощание? Шоколадкой «Аленка»?! А чего без фантика?! Сам, что ли, отхавал сначала?!

Рахимов наклонился к Лехе и показал неровный, с обломанными краями брикет, похожий на обсосанный ребенком детский гематоген.

— Это чарс! Очень хороший вещь!

— Что за чарс?!

— Гашиш, его курить надо! Лучше любой водка! Такой удовольствие прекрасный! — Рахимов улыбался так блаженно, что его щеки вылезали за пределы шлемофона. — Когда куришь, сразу небо синий-синий! Песок желтый-желтый! Вся земля такой красивый! Много приятный мысли приходят! Весело! Смеяться будешь, не перестанешь! Хорошо!!!

— А ты откуда знаешь? Пробовал, что ли?

— Кане-е-е-ешна! У нас дома тоже можно достать, только хуже!

— Понятно! — Леха глубоко кивнул. — Тогда щас в сторонку отъедем, понакуримся этой очумей-травы, и колыхали мы с тобой по такому случаю всю войну на крыльях немы-ы-ы-ыслимого удовольствия! Ага?!

— Ага-а-а-а! — смеялся Рахимов.

— А ну-ка дай мне посмотреть! — Леха протянул руку.

— Вот! — Рахимов бережно положил ему на ладонь брикет.

Леха покрутил его, открыл люк и вышвырнул на дорогу.

— В-а-а-а-а-й! — только и успел выдохнуть Рахимов, от огорчения покачав головой. — Ва-а-а-а-а-ай, командир!

— Не вайкай! Запомни место! На дембель поедешь, подберешь! Дома свой дембель справишь! Накуритесь всей деревней! И на водку тратиться не придется! И еще хорошо запомни и усвой, Шурик Рахимов! — Леха, не оборачиваясь, погрозил ему пальцем. — Мне умный заместитель нужен, а не полудурок обкуренный! Ты понял?!

— Понял, понял, — продолжая сокрушаться, кивал Рахимов.

— Ну, вот и нормалек! А то чего я Иванову скажу, когда у тебя зенки с перекура совсем зажмурятся? Как я ему толком твою профпригодность обосную, когда у тебя глаза на жопе заморгают?! Не поймет он меня! Засомневается!

— Ага, — нехотя соглашался Рахимов.

— Да и дома потом эту дурь сумасбродную лучше совсем не кури! Родине главный бухгалтер нужен! А ты, как я посмотрю, вместо этого на дурдом со всего кайфа налететь захотел?! Родину подвести задумал? Турнут тебя с должности и портфель с портсигаром назад заберут! Жена красивая из дома выгонит! Чего хорошего? Будешь жить как Чебурашка — в телефонной будке и говно в фантики заворачивать! А оттуда тебе прямая дорога на должность кукушки в сумасшедший дом! Как ты потом из посольства «Мерседес» в смирительной рубахе домой через всю страну погонишь?! Разобьешься на хрен, и все!