– Если не можешь покарать грешника, вырви цвет его жизни, отплати безвинной кровью за кровь пролитую.

Распределители одновременно набросили петли на шеи приговоренных. Моей маме! Эни!

Я поднял глаза к небу. Больное, желтушное, оно вскипало буранами и водоворотами, облака шли на абордаж, купол мироздания напоминал взломанные соты, смерчи гневными пальцами щупали землю, но прямо надо мной был пятачок пустоты и свободы, голубое бельмо. Бог смотрел прямо на меня. Но ничего не видел.

Я должен был что-то сделать. Изо всех сил я стиснул коровий зуб в ладони и дико завопил. Мне казалось, крик мой идет из низа живота, взбирается, взрезает тело, вываливает наружу кишки, рассекает воздух передо мной, ввинчивается в толпу и находит единственного, кто ею правит. Мормона.

На деле я всхлипнул и подавился своим воплем. Но меня услышали.

– Боже! – Мормон выставил вперед правую руку, а левой прикрыл глаза, точно от чересчур яркого света. Почти на ощупь он двинулся сквозь толпу, забыв о казни. Распределители замерли, точно игрушки, у которых вышел завод. Люди расхлынули, некоторые недоуменно искали взглядами того, что слепило мормона.

Я задыхался.

Я смотрел глазами Тода.

Я видел сквозь дыры в черепе.

Нет, черт побери, нет!

Я стоял позади толпы, собравшейся линчевать мою сестру и мать, и на моем лбу сидела огромная коровья голова.

Мормон не дошел до меня пары шагов и рухнул на колени, руки его вырвались из рукавов, выстрелили в небо, торчали над склонившимся телом, как уродливые скелетные стволы, монумент смерти, я читал в них ярость и боль, я видел, как тряслись плечи мормона, как билось в агонии его тело, но руки его оставались неподвижны. Вскинутые в беспощадной молитве. К своему Богу.

«Даже не вздумай! – Череп капканом стиснул мне лицо, перехватил горло, но в то же время он умолял: – Не смей отдавать меня ему!»

Я закричал. И этот крик обрушил вокруг меня толпу. Люди падали кто на колени, кто ниц, люди рыдали и каялись, распределители пошатнулись, но устояли, веревки в их руках натянулись, заставляя повешенных встать на цыпочки, тянуться, хватать ртами тугой, стянутый петлями воздух.

Я все кричал, и кричал, и кричал.

Смерть бежала из меня вместе с криком.

Время, истекая кровью, рвануло назад, череп трусил, и я наконец-то понял, что было причиной моего удивительного везения.

В первый раз меня убил псих, в норе которого я отыскал череп. Я услышал хруст, с которым болторез пробил мне висок. Потом меня терзали все по очереди: Птеродактиль, Змеесос, его ублюдочные щенки. Гвозди! Матерь Божья, что они делали со мной гвоздями! Я захлебнулся в водонапорной башне, это была самая тихая смерть, можно сказать, благодать, мой раздувший труп должны были обнаружить не раньше завтрашнего утра. И отвечал бы Норман Джесоп. Так и так заводил старика в могилу. Паук-реаниматор вырвал мне артерию, я изошел кровью в три минуты, все пытался бежать, полз, пока не затих в паре шагов от дома Половца. Мне перерезали горло, воздух, который врывался в трахею был ужасающе холодный, я дышал сквозь дыру с жутким свистом, захлебывался кровью. Это сделал Тод. Бак вышиб мне мозги. Тем же аккуратным манером, что и Платону, вынес через левый глаз вместе с затылком. Норман Джесоп переехал меня танком, вслепую сдавая назад. Меня расстреляли в упор охранники в ангаре. Пули вырывались из спины со смешным чпоканьем, вынося ребра и требуху длинными лентами. В меня всадили не меньше полусотни выстрелов, прежде чем я упал. Но дерьмовей всего я умер в тоннеле под дорогой, где мы сцепились с горлумом. Он свернул мне шею, но не до смерти. Я все видел и слышал. Он нехило позабавился с моей тушкой, порвал мне рот и набил его грязью. Он фаршировал меня травой и камнями, старался, квохтал, баюкал, как куклу, и приговаривал, гладил по лицу. Когда тело начинало коченеть, отогревал его, сажая на шею паука-реаниматора, заставлял труп ползти, седлал, забирался верхом и катался взад-вперед по трубе, ломал кости, наслаждаясь их хрустом, играл, как кошка с мышью. Развлекался. Это было долго, невероятно долго.

Меня спас коровий череп.

Вытащил из всех смертей.

Убил их всех.

Череп, который я еще в бойнях надел себе на голову.

И теперь мормон стоял предо мной на коленях. Единственный, кто видел, что я ношу на своих плечах.

«Отдай, – читал я в его взгляде, – мое!»

Я просунул руки под костяную корону, невыносимо стало терпеть ее живую, кровоточащую тяжесть, и голова сдалась. Я знал – это хитрость, я чуял ток ее длинной интриги, голова не собиралась расставаться со мной, но сейчас она решила пойти на попятную, обмануть, запутать, предать. Мормон пугал ее. И он мог ее подчинить, стать Земным Царем, увенчав себя черепом.

Силы немедленно оставили меня. Я упал. Череп прилип к моим рукам, он отказывался лежать на земле. Я был его собственностью. Пусть не на голове, но хотя бы так он сохранял подобие контроля.

Изо рта жгучим потоком лилась желчь. Я захлебывался ею, я подтянул колени к груди, но череп мешал мне свернуться в клубок, вернуться в лоно матери. Череп опять лежал на моей груди, как в начале нашего знакомства. Защищал. Не отпускал.

Я видел сотни ног, их лес вырос кругом, но не отваживался подойти ближе. Ноги толпились, волновались, прятались друг за другом. Никто не стоял на коленях – то был морок, или прежде я увидел их души, распростершиеся предо мной, а теперь я утратил волшебное зрение, толпа гудела, как огромный трансформатор, по ней волнами бродил шепот.

Мир поблек, выцвел, зато вернул себе объем и запахи.

Мормон вцепился в череп и пытался вырвать его у меня из рук. Он не поднялся с колен. Это выглядело дико, комично, безобразно. Череп обжигал мне руки, он сек ладони мормона, но тот отчаянно хватал и хватал его вновь. Кровь заливала белоснежные рукава. Мормон пыхтел.

– Апостол! – Толпу рассек клин распределителей. Они торопились, двигались в фарватере мормона, но толпа загустела, путалась в ногах, бугрилась корнями и сучьями. Толпа не хотела нашей встречи, но и не могла ее остановить. Я слышал звон их растерянности. План, такой четкий, идеальный, дал течь. Ритуал развалился. Мормон боролся с каким-то грязным мальчишкой.

– Назад! – завопил мормон. Он бросил попытки завладеть черепом и развернулся лицом к распределителям. Теперь он пытался закрыть меня телом. Мормон держал меня, обхватив крыльями матери-наседки, они дрожали, но старик был упорный, как клещ. Череп это устраивало. По моей груди разливалось тепло. Чертова коровья голова, она убаюкивала меня, я слышал, как хрустят, опускаясь, мои веки, я знал, она хочет меня усыпить, что угодно, лишь бы не доставаться мормону. Но я не мог уснуть. Здесь убивали мою семью.

– Апостол, вы в порядке? – Распределители выпустили вперед седого юношу. Я узнал в нем человека, который распоряжался оружием и поставками. Светлые до белизны его глаза кипели беспокойством.