«Предок по женской линии четвероногого млекопитающего, подвергнутый действию части четырёхколёсного экипажа в рамках религиозного обряда, основанного на…» – ещё успел сообщить переводчик, прежде чем и его настиг смертельный удар. Жители Мычиск на следующий день привязали к останкам пришельцев по камню – и в озеро, а их ракету переделали на самогонный аппарат.

Барея мог бы сделать из этого весьма неплохой фильм, но Лем (что логично) не поверил, что цензура когда-либо пропустила бы нечто подобное. Он писал к Сцибору-Рыльскому: «Концепция Бареи кажется мне политически абсолютно нереальной. Этого (особенно такого конца!) никто не пропустит. Это грязно-интеллигентские насмешки над Нашим Народом»[193].

В конечном итоге единственным рассказом из этого сборника, который дождался киноадаптации, стал «Друг», рассказ о «безумце, дружащем с электронным мозгом». В 1965 году для «СеМа-Фора» Марек Новицкий и Ежи Ставицкий снимут по нему короткометражный фильм, который уже в момент своего создания выглядел устаревшим. Гораздо позднее снятый фильм «Дознание пилота Пиркса»[194] является, кстати говоря, адаптацией не рассказа «Испытание», а рассказа «Дознание», которое Лем написал добрые десять лет спустя.

Где-то в 1958 году был написан настоящий шедевр, классифицированный лемологами как начало лемовского канона[195], – «Эдем». Лем работал над ним параллельно с «Расследованием» и «Вторжением с Альдебарана», но если работу над этими произведениями описывал в корреспонденции с Врублевским и Сцибором-Рыльским, то «Эдем» он писал в полном молчании. Неохотно потом говорил о нём даже в интервью, а все вопросы Береся остановил одним утверждением, что «Эдем» – это второсортная фантастика, а когда тот, шокированный, начал оппонировать, то признался, что, возможно, на фоне всей второсортной фантастики эта книга выглядела не так уж плохо – это как на фоне горбатых поставить обычного человека и говорить, что он Аполлон.

Тем временем «Эдем» без сомнений является выдающимся произведением на всех уровнях. В развлекательном смысле это прекрасный роман science fiction. Сегодня, конечно, его сценография кажется устаревшей, но то же можно сказать и о произведениях Хайнлайна, Кларка или Дика. Сюжетный костяк, однако, прекрасно функционировал бы даже сегодня, и если бы кто-то хотел сделать из него сценарий современного фильма в жанре space opera, то автора сценария ожидало бы лишь не очень сложное задание замены лингвистических лемовских архаизмов (слово «калькулятор» на «компьютер», к примеру) и слишком вежливых форм в общении между астронавтами.

Но есть ещё второй слой, о котором Лем вообще не собирался говорить. «Эдем» – это история одноимённой планеты, на которой разбиваются земные астронавты, потому что – как говорит об этом первое предложение – «В расчёты вкралась ошибка»[196]. Ремонтируя повреждённую ракету, астронавты познают цивилизацию существ, населяющих Эдем, которых называли двутелами (потому что они как бы состоят из двух отдельных организмов), и даже входят в контакт с одним из жителей планеты, который в драматическом финале весьма подробно объясняет, почему эта цивилизация выглядит так странно.

Для Лема «Эдем» является радикальным, решительным прощанием с чем-то, что ещё несколько лет до того было похоже на его литературную программу. «Астронавты» и «Магелланово облако» дали читателю надежду, что в конце будет произведён какой-то Контакт и мы познаем другую цивилизацию, но в обоих случаях эти ожидания заканчиваются разочарованием. Поскольку читатели и критики обвиняли Лема в этом, в 1954 году Лем сообщил им на страницах «Przekrój», что не собирается описывать контакт с инопланетной цивилизацией, поскольку это было бы литературным обманом – можно попытаться представить себе космическую ракету, потому что её форма более или менее вообразима ввиду её предназначения. Однако нельзя представить себе другое разумное существо, потому что, будучи людьми, всё равно будем пытаться создать его по своему образу и подобию. Вплоть до «Эдема» Лем нарушал это правило только в сатирических произведениях, написанных с целью создания карикатуры человеческих проблем в космической сценографии. В «Эдеме» же он провёл подобный эксперимент в серьёзном контексте. В финале дружественный представитель двутелов рассказывает героям, что сто лет назад на этой планете началось построение идеального общества и закончилось тем, чем заканчивались подобные эксперименты на планете Земля: братскими могилами.

На этот раз Лем не жаловался на проблемы с цензурой, вероятно, потому, что их не было. Цензор, который бы признал, что видит в этом аллюзию на строй ПНР в аллегорическом рассказе о злостном тоталитаризме на другой планете, сам бы подтвердил, что ему что-то не нравится в строе ПНР. И в их интересах было делать вид, что не поняли аллюзии, даже если прекрасно её понимали (тем более если её понимали).

Своим «Эдемом» Лем положил начало целому течению аллюзийной фантастики, описывающей реалии восточного блока, переодетые в инопланетный костюм. Так потом поступали Стругацкие и Булычёв. Почему Лем избегал этой темы и не хотел говорить об «Эдеме»? Те из вас, кто проигнорировал моё предупреждение и прочёл второй раздел этой книги, могут догадываться. А остальные сейчас могут поверить мне на слово, что целые фрагменты «Эдема» оказались не плодом фантазии писателя. Лем написал эту книгу быстро и легко (скорее всего, большинство было написано во время одной из поездок в Закопане летом 1958 года), так как он не должен был ничего придумывать – он записывал воспоминания, возвращающиеся к нему регулярно в кошмарах.

Ниже приведена страшная сцена, представляющая вынос каких-то зловонных, полуразложившихся останков из особого подвала, появившегося, когда ракета врезалась в планету Эдем. Если исключить фантастическую сценографию, это чистые воспоминания самого Лема. Только делать это его просил не какой-то Доктор извиняющимся тоном, а бандеровские боевики, которые подгоняли таким образом Докторов, Инженеров, Химиков, Адвокатов и Редакторов, чтобы потом большинство из них убить на месте, а некоторых – как Раппопорта в «Гласе Господа» или Станислава Лема 1 июля 1941 года – выпустить на свободу: