Барон тут же натянул поводья и поднял руку вверх, давая людям сигнал остановиться. Как человек, много повидавший и переживший, он понимал: не надо спешить. Лучше отправить несколько кнехтов в лес посмотреть, кто здесь прошел и сколько их. Эх, и Бено потерялся. Юнец! Увлекся погоней, как щенок безмозглый.

Больше ни о чем подумать барон не успел, тянувшиеся в четырех десятках шагов от дороги лесные заросли ожили. На замедлившую движение баронскую дружину словно злым ветром дыхнуло. Целая туча стрел градом ударила по всадникам. Вопли, ржание бьющихся в конвульсиях лошадей, проклятья, вылетающие из седел люди. Над всем этим ужасом — только тихий свист стрел и приглушенные щелчки тетив. Словно волна смерти прошла над дорогой, прореживая и сметая неумолимой косой саксонских воинов.

Барон фон Брандфельд погиб одним из первых. Чутье заставило его вздернуть щит, но стрел оказалось слишком много, и сыпались они густо. Широколезвийный срезень рубанул по ноге, прорезая бедро до самой кости. Страшная боль, искаженное гримасой лицо. Прилетевшая следом бронебойная посланница смерти скользнула над краем щита и, пронзив кольчужный хауберк, расколола шейный позвонок. Окровавленные губы валившегося на землю барона тихо прошептали: «Бено, мальчик мой».

Герхард фон Брандфельд уже не видел, как вылетевшая из леса стальная лавина варяжской конницы буквально слизнула и растоптала немногих выживших после обстрела воинов.

Разгромив неизвестно откуда взявшийся отряд саксов, Славомир повел дружину к Гамбургу. Гроза прошла стороной. Небесный ветрогон Стрибог в последний момент погнал тучи на полуночь, в сторону Дании. На двигающуюся меж сжатых полей, лугов и перелесков варяжскую дружину не упало ни одной капли дождя. Только примерно через поприще дорога пошла размокшая и в лужах, на придорожных кустах и траве сверкали крупные, как алмазы, капли воды.

Жители придорожных деревенек, попрятавшиеся по своим халупам, со страхом и любопытством глядели на проходившие мимо сотни русов. Сам Славомир, косясь на церкви и пустынные улицы, только недобро ухмылялся. По-хорошему следовало спалить все встречные храмы южного смуглолицего бога, но ладно. Времени на шалости нет. Пусть пока стоят, силы и правды в них нет, а на обратном пути может и запалим. Опять, если время будет.

Не тронули русы и встретившийся им большой обоз. Везший в Ретру зерно, кожи и дорогую ольденбургскую гончарную утварь купец только размашисто перекрестился и глубоко вздохнул, когда последние варяги скрылись за поворотом. Теперь можно и перетрусивших слуг из-под возов пинками выгонять. Попрятались, свиньи болотные! А мне одному перед славянами стоять?!

— Ух, я вам! — прорычал купец, подтверждая свои слова крепким, окованным железом посохом.

Любопытно, а куда эти славяне спешат? Их много, сильная дружина, воины хорошо вооружены и опытны, торговый человек такие вещи с первого взгляда определял. Старший рус спросил: «Где можно найти герцога Бернарда Биллунга и правда ли, что король идет со своими рыцарями в Аахен?»

Точно, славяне идут к Оттону, дай ему Боже долгих лет! Наверное, король их в поход на Италию призвал. В Бремене говорили: скоро война будет. Генуэзцы в Риме воду мутят, против императора выступить хотят. И франки не хотят Священную Власть признавать, да еще на Бургундское герцогство зубы точат.

Ближе к вечеру Славомир все же дал дружинникам потешиться. Выбрав хорошее место для ночлега, рядом с березовой рощей на берегу небольшой речушки, он разослал пять сотен по окрестностям разорять ближайшие села и городки. Все равно дальше идти опасно, можно ночью в засаду угодить или дорогу перепутать, а дружинники пусть повеселятся, и саксов уже пора вразумлять. Пришло время Оттона за хвост подергать и усы ему подпалить, чтоб злее был.

Солнце опустилось до самых вершин старых буков за полем, багровел необычайно яркий закат. Как будто кто по небу красным плеснул. После сегодняшнего дождя с грозой небо прочистилось, только небольшие облачка плыли в вышине. И ветерок вечернюю свежесть гонит.

В деревеньке Липпенвальд царила обычная вечерняя суета. Пастухи пригнали с пастбища коров. Подгоняемые окриками буренки неторопливо разбредались по дворам, пощипывая поднимавшиеся вдоль изгородей кустики конопли и крапивы. Хозяйки их уже ждали и готовились к вечерней дойке. Несколько лохматых псов с лаем носились за коровами, подгоняя их, для собак это была обычная ежедневная работа, и исполняли они ее спокойно, с легкой прохладцей, дескать, так надо и не обижайтесь.

С полей возвращались мужики, ходившие смотреть, как там озимые, хорошо ли забороновали. По дороге в деревню они зашли в лес и сейчас двигались, сгибаясь под тяжестью неохватных вязанок хвороста. Дети, загорелые, чумазые сорванцы в рваных рубашонках, гонялись друг за другом с палками и плетеными крышками от корзин, играли в рыцарей и норманнов. Трое раздетых по пояс мужиков подправляли покосившуюся стенку сарая гончара Клауса.

Сидевшие на брошенном у церкви толстом бревне (заместо скамейки) двое седобородых стариков степенно обсуждали прокатившуюся в обед грозу. Оба сошлись во мнении, что это старый Вотан сердится, напоминает христианам о себе. Тем более сегодня четверг, громовой день. Неспроста это. Надобно в воскресенье в церкви Старому Богу свечку поставить.

Отец Дидрик, конечно, ругается, грозится епитимью наложить, язычниками обзывает, но он молодой еще, обычаев не знает, гонористый, жизнью еще не обломанный. Ничего, мы ему ничего не скажем, молча поставим свечи и про себя Вотана поблагодарим, да не забыть бы еще в лесу петуха зарезать. Нет, такая гроза, да в четверг — это неспроста. Вон месяц назад в Шландорфе два дома от молнии сгорели. А все почему? Да неправильно их поставили: место впопыхах выбрали, землю не освятили, кровью под столбы не брызнули. Вот и сгорели дома.

От размышлений дедов оторвал громкий, пронзительный визг со стороны дороги на город. Кричала младшенькая Петера Гоффа. Вскоре к крикам присоединились девки, стиравшие белье у ручья. Затем над деревней пронесся залихватский свист, перемежаемый протяжным волчьим воем. На улице появились верховые. Наверное, опять барон послал своих головорезов подати брать, торопится старый грешник, сроки еще не подошли. Вон как озорничают, словно дикие венды. Но нет, это не люди барона: на длинных красных щитах видно изображение медведя с топором в передних лапах.

— У-лю-лю! Гони их! — Рагнар тронул Дымку пятками и, свесившись вниз, наотмашь вытянул плетью подвернувшегося под руку поселянина. Тот пронзительно заверещал и рыбкой нырнул через изгородь.

Лошадь вдруг дернулась и остановилась. Дружинник качнулся вперед и судорожно ухватился за луку седла, чтоб не свалиться. Хотел было угостить норовистую конягу плетью, но вовремя остановился. На дороге, прямо под лошадиными копытами, лежал маленький ребенок. Дымка тихо заржала и искоса посмотрела на Рагнара, от этого даже неловко стало.

Вот люди живут! Что за недотепы? Ребенка бросить! А если бы наступили? А вон и мамаша — стоит, за калитку держится, ревет как оглашенная. Дура, ребенка возьми!

Остановившийся рядом с Рагнаром Змейко сплюнул, скривившись в презрительной ухмылке, спрыгнул с коня, подхватил малыша и всучил его мамаше. Держи, макитра. Та, ничего не понимая, зыркнула выпученными безумными глазами, вцепилась в ребенка как клещ и заревела еще громче. Рагнар протянул товарищу руку, помогая ему подняться в седло. Вдвоем они поскакали к церкви, там намечалась очередная потеха.