Следователь пододвинул к себе стопку бумаг, сигареты, зажигалку. Закурив, кивнул на чайник:

– Мать, будь человеком, сделай кофе.

– Не спалось? Седина в бороду, бес в ребро? Плавали, знаем…

Володя собирался уже покаяться в своем мультяшном времяпрепровождении, но, пробежав глазами первые абзацы, позабыл обо всем, кроме копии переписки между Костенко и Вассерманом.

В первом письме Костенко интересовался, является ли Ганс Вассерман родственником некоего офицера Фридриха Вассермана, входившего, судя по архивам, в число личной охраны фюрера. Ответ был получен утвердительный. Ганс сообщил, что деду даже довелось после самоубийства Адольфа Гитлера и Евы Браун выносить их тела из бункера, обливать бензином и сжигать – как и предписывалось завещанием фюрера. Еще Ганс писал, что деду удалось вынести из бункера ворох карт с личными пометками фюрера. У преданного охранника в голове не укладывалось, что война проиграна, он все еще верил, что советские войска будут разбиты и карты с пометками Гитлера надо сохранить.

В бункере, писал Ганс, было много собак. Любимая овчарка Гитлера Блонди недавно ощенилась. Перед самоубийством фюрер решил испытать на Блонди действие яда, которым собирался воспользоваться сам.

Труп собаки верные сторонники потом сожгли вместе с телом хозяина. А щенки, беспомощные, маленькие, ползали по комнатам и коридорам.

«Дед хотел вынести их на улицу, нашел корзинку. Но в ней тоже были собаки, там спрятались два скотчтерьера, принадлежащих фрейлейн Браун, – писал Ганс. – Они, как рассказывал дед, не лаяли, не кусались. Несчастные животные плакали, из глаз текли слезы. И дед не выдержал, забрал их себе. От Берлина до нашего дома в Потсдаме было меньше часа езды. Собаки Евы Браун жили у нас еще лет пять после войны. И щенков Блонди тоже разобрали офицеры».

– А потом, – не утерпела Вронская, внимательно следившая за чтением, – Костенко спросил, не сохранилась ли та корзинка. Как говорится, немецкое качество, а вдруг не рассыпалась. И еще, знаешь, скотчики – охотничьи собаки, они любят забиться в укромное место и сделать там тайник. Могут «помочь» сохранить какие-то личные вещи хозяина, который он, бедняга, потом ищет и не может отыскать… В общем, Костенко и про скотчтерьеров все знал, и подробностями последних дней Евы Браун интересовался. И вот подфартило, чуть ли не двух зайцев одним выстрелом убить можно. Юрий Иванович предполагал, что могли сохраниться какие-то небольшие предметы, принадлежащие любовнице Гитлера. Оказалось, корзинка, как ни странно, цела. Хотя дед Ганса и порывался ее выбросить, у него с годами кардинально поменялись взгляды, и он стал ненавидеть все, что связано с фашизмом. Потом вроде чуть успокоился и планировал передать ее в музей. Но что-то там не сложилось. Ганс разыскал эту переноску для собак, и под полуистлевшим матрасом действительно кое-что лежало.

– Невероятно, – следователь вытряхнул из пачки сигарету, – как параллельный мир. Я читаю, слушаю тебя – и все равно не верю.

– Ну да, история любопытная. – Лика, наморщив нос, отошла к окну, приоткрыла форточку. – Блин, и как я раньше курила, это же так воняет! Так вот, там, в корзинке, лежала металлическая острая длинная пластина. Ганс думал, что это какой-то строительный инструмент. Он прислал Костенко фотографии и корзинки, и этой железки. И Юрий Иванович понял, что этот предмет очень напоминает копье Лонгина, находящееся в Вене. Просто один в один! Вот они удивились! Юрий Иванович предполагал, что могла сохраниться пилка для ногтей, ножнички – какая-нибудь мелочь. А тут – такая находка!

Седов забарабанил пальцами по столу.

Копье Лонгина… Настоящее или нет, это, может, даже не так уж и важно. В любом случае оно стоит много денег. Если эта вещь действительно из бункера и имела отношение к Гитлеру или Еве Браун – то какой-нибудь сумасшедший коллекционер или даже музей (почему нет?) заплатят за артефакт кучу денег. Безусловно, такой предмет – ценность, стоит дорого. Квартиру Юрий Костенко продавать отказался. А не решил ли его сыночек украсть раритет? Пытаясь не афишировать свое участие, конечно. Нет, действительно, даже определенная логическая цепочка вырисовывается.

Игорь Костенко узнает, что отцу должны принести редкую дорогую вещь. Он нанимает головорезов, они обыскивают Ганса и понимают, что копья при нем нет. Сердце Юрия Ивановича не выдерживает. Сын скорбит, может, даже искренне скорбит – очень уж он мрачный был во время допроса. А потом все-таки доводит задуманное до конца. Хотя…

Володя опять достал сигарету.

Хотя есть одна неувязка. Наверное, со стороны Костенко было бы логично заявить о пропаже еще каких-то вещей. Чтобы не пустить следствие по правильному пути, чтобы запутать, исключить вывод о связи странных грабителей именно с копьем Лонгина. Но он этого не сделал. Впрочем, может, просто не догадался. Не такой уж он хладнокровный преступник, чтобы учитывать все нюансы. Интеллигентная профессия, отсутствие судимостей. Да, просто сразу не сообразил, что надо приврать…

– Хорошо, что удалось выяснить про письма. – Седов встал из-за стола, взял кружку с остывшим кофе. – Скорее всего, копье было в сейфе гостиницы. Персонал показал, что перед гибелью Ганс спускался в комнату, просил открыть свою ячейку. И именно из-за этой вещи его убили. Кстати, жестокость убийцы наконец становится мне понятна.

– Да? – Вронская, увидев, что на клетку, звонко чирикая, приземлилась зеленая клякса, быстро захлопнула форточку. – А разве такое может быть понятно?!

– Понимаешь, если причастен сын Костенко… Он мог нанять бандитов и попросить их при отце особо не буйствовать. А потом ему стало уже все равно.

Лика развела руками.

– Ну не знаю. Да, между родственниками иногда такая каша заваривается – просто уму непостижимо. Хотя, казалось бы, близкие люди, могли бы пожалеть друг друга, договориться. Мне кажется…

Что там Вронской кажется, Седов так и не узнал. В кабинет вошел Сатыков и, гнусно улыбаясь, провозгласил:

– Володя, тебя шеф на ковер требует.

– По поводу?

– Узнаешь. – Он криво усмехнулся. – Кажется, пришли по твою душу из одной серьезной организации. Очень серьезной…

* * *

Вкуса у суши не было. Егор Иванов щедро намазал вассаби очередную облепленную водорослями кучку риса, опустил ее в соевый соус, потом отправил в рот. Нет, вкус по-прежнему не чувствуется. И даже лепестки пряного имбиря кажутся совершенно пресными.

«Все не так, – с тоской подумал он, осматривая лица ребят. – После того, что я натворил, остаются лишь ночные кошмары. И все, больше ничего нет – ни вкуса, ни запахов, ни красок. Если только мне удастся выйти сухим из воды – я больше никогда не буду доводить ситуацию до такого. Невыносимо жить, когда сделано то, что сделано. Хочется забыть, но все время перед глазами одно и то же кино. Хочется рассказать – но с кем можно поделиться таким?! Впрочем, отец все понял. И мне, как ни странно, стало чуть легче. Я все рассчитал правильно, он не отказался. И заплатил, рассчитался по полной, старый козлина. Когда я избавился от этой дряни, словно гора с плеч свалилась…»