— Наверное, хочет показать что-то интересное, — предположил Денис.

Между ним и Даниловым установились взаимно вежливые прохладные отношения. Владимир искренне радовался этому – он не желал других отношений с «этим придурком».

— Да ничего, насколько мне известно, не планировалось, — пожал плечами Ерофеев, хлопая по карманам в поисках ключа от кабинета.

Заинтригованные ординаторы бегом спустились по лестнице. Большая секционная сегодня казалась тесной – столько было в ней людей. У стола, на котором лежал разрезанный посередине мужской труп, стоял сам заведующий кафедрой, держа в руке историю болезни.

— Пропустите припозднившихся к столу, — тоном радушного хозяина, созвавшего друзей на пирушку, распорядился Мусинский. — Пусть полюбуются.

С первого взгляда Данилов не нашел в трупе ничего необычного. Тело как тело. Желтая кожа со старческими пигментными пятнами, разрезанная от шеи до лобка и завернутая в стороны; вскрытая грудная клетка с удаленной грудиной; легкие, сердце, печень… Что за чертовщина? Данилов зажмурился, потряс головой и снова открыл глаза. Прочие ординаторы почти одновременно с ним тоже потрясли головами.

— Транспозиция! — провозгласил Мусинский. — Уникальный случай, как я понимаю, никем из присутствовавших ранее не виданный. Или приходилось кому?

Транспозиция внутренних органов – это зеркальное их расположение. Сердце в этом случае находится справа, печень – слева, и так далее. Транспозиция – это не патология, а вариант нормы, очень и очень редкий.

— А теперь прошу всех в конференц-зал для разбора этого случая, — после паузы сказал Мусинский. — Дадим Вере Олеговне возможность спокойно закончить секцию…

— Какой разбор, Георгий Владимирович? — удивился Ерофеев. — Вскрытие ведь еще не закончено…

— Неважно, — заведующий грозно, словно мечом, потряс в воздухе историей болезни. — Есть о чем поговорить.

До конференц-зала дошли не все – несколько самых занятых кафедральных сотрудников отстали по дороге.

— Случай и впрямь показательный, — начал Мусинский, разворачивая на столе перед собой историю болезни. — Мужчина восьмидесяти двух лет, в поликлинике не наблюдавшийся, поступил три дня назад с диагнозом острого нарушения мозгового кровообращения. Как у него расположены органы, вы все только что видели…

Пауза.

— Читаем историю. Осмотр в приемном отделении дежурным терапевтом, дежурным невропатологом, консультация дежурного реаниматолога… Показаний для нахождения в реанимации нет, состояние стабильное… И повсюду и везде в записях выслушаны сердечные тоны слева, пропальпирована справа печень, на палец выступающая из-под реберной дуги и вообще – все, как положено у нас с вами, но не у него!

— А что кардиограмма? — спросили из зала сразу несколько голосов.

«Действительно, — подумал Данилов. — Кардиограмма при подобном расположении сердца должна была получиться совсем не такой, как обычно».

— В приемном покое экэгэ снять не удалось, о чем в истории есть запись. Вот: «назначенное экэгэ не снято из-за поломки аппарата». Увидели нечто странное и решили, что сломался кардиограф.

— А в отделении? — спросила доцент Кислая.

— В неврологии лечащий врач назначил экэгэ, — ответил Мусинский, шаря пальцами в кармашке для вложений, приклеенном к предпоследней странице истории болезни. — Вместо расшифрованной кардиограммы здесь лежит записка от врача функциональной диагностики: «прошу назначить экэгэ повторно, так как сестра перепутала электроды».

Записка была продемонстрирована собравшимся.

— Пойдем дальше, — продолжил Мусинский. — В отделении дедушку подробно осмотрел палатный врач, затем был совместный осмотр с заведующим отделением, еще одна консультация реаниматолога, профессорский обход, и так далее до посмертного эпикриза. И никто, ни одна, простите мне это выражение, стерлядь не обратила внимание на зеркально расположенные органы нашего дедушки! Что они там выслушивали слева, что они пальпировали в правом подреберье – только им и известно. Я подозреваю, что ничего не выслушивали и не пальпировали. Ограничились только оценкой неврологического статуса, а все остальное написали «из головы». Как это часто у нас бывает…

— А помните женщину с резекцией верхней доли правого легкого в эндокринологии? — спросил Ерофеев. — Не знаю, насколько полно выдавала она свой анамнез, но уж послеоперационный рубец у нее был знатный! Как от чапаевской сабли!

— Эндокринологов кроме уровня глюкозы ничего не интересует, — съязвила ассистент Граблина.

— Давайте не будем обобщать, Надежда Алексеевна, — попросил Мусинский. — Особенно в негативном смысле. Вернемся лучше к нашему случаю. Вдумайтесь только – сколько человек смотрело больного! Легион! И никто ничего не заподозрил! Завтра не поленюсь явиться на больничную пятиминутку и скажу там пару-тройку нелицеприятных слов по этому поводу. Все свободны!

— Как так можно! — сокрушалась Алена Харченко, возвращаясь в кабинет Ерофеева. — Какой пофигизм!

— Знаешь, в запарке можно услышать то, чего нет, и прощупать тоже. А в приемном и в таких отделениях, как неврология, запарка всегда, — возразил Илья.

— И во время профессорского обхода тоже? — удивилась Ирина.

— Ир, ты как будто вчера родилась, — усмехнулся Илья. — Вспомни, видела ли ты стетоскоп у кого-нибудь из профессоров на кафедре неврологии?

— Нет, только молоток, — согласилась Ира.

— Вот то-то же.

— Чувствую, завтра поднимется знатный шухер на всю больницу, — сказал Ерофеев перед тем, как возобновить прерванное занятие.

Данилову показалось, что ассистент радуется этой перспективе.

— Вам это нравится? — немного поколебавшись, все же спросил он.

— Даже очень! — признался Ерофеев. — Особенно после того, как заместитель главного врача во время последней конференции по разбору летальных случаев назвала нас «эти некрофилы».

«Неплохо, — подумал Данилов. — Но «трупоеды» звучало бы сильнее».

— Видите ли, патологоанатомы совсем не думают о чести мундира, то есть халата. Не желают покрывать всех дураков и прятать их ошибки. Особенно она не любит нас, кафедру. На своих непосредственных подчиненных еще ножкой топнуть можно, а на нас поди потопай.

Ерофеев замолчал, вроде бы не собираясь развивать тему, но не выдержал и продолжил:

Возьмем случай, из-за которого произошло последнее столкновение. Больной с диагнозом двусторонней нижнедолевой пневмонии поступает по скорой в пятницу, ближе к вечеру. Из приемного поднимают во вторую терапию и дальше все, как полагается – антибиотики и прочее. Больной к утру тяжелеет, терапия остается прежней. Лежит себе спокойно – и пусть лежит. Родственники не бегают, никого не дергают. На следующее утро новый, воскресный дежурный врач немного пугается, заподозрив инфаркт. Снимает кардиограмму. Вызывает реаниматолога. Тот отрицает инфаркт и рекомендует продолжить диагностический поиск. Продолжить так продолжить, но кто сказал, что это должен делать дежурный врач?