— Не понимаете? — медленно произнес он. Отказываясь поверить в это, она долго глядела на него, продолжая смотреть и тогда, когда толпа зрителей взревела и завизжала.

Пилар подалась вперед. Ее сердце тревожно забилось. Три, нет, четыре лошади бились на земле. Упав, они судорожно катались, и в этой путанице людей и лошадей трудно было что-либо понять. Вероятно, один конь, поранив колено, свалился, увлекая за собой остальных. В стороне лежал человек в белой рубашке, неестественно вывернув ногу. Остальные столпились возле бьющихся лошадей, дергали за поводья, пытаясь заставить их подняться. Увертываясь от копыт, участники турнира, наклонившись, искали и подбирали шпаги, уроненные или выбитые во время свалки. И тут из-за облаков вышла луна.

В ее бледном свете Пилар увидела, что Филипп поднимается с земли со шпагой в руке из-под самых ног Рефухио. Сверкнуло лезвие, блик пробежал от рукояти до острия. Лезвие взвилось и свистнуло — прозвучал страшный, злой звук. Удар предназначался главарю разбойников.

Рефухио успел подставить щит. Толстая кожа, которой тот был обтянут, расползлась от удара, как тонкий шелк. Рефухио защищался. Он был вынужден отступать под градом ударов. Лезвия шпаг, скрещиваясь, звенели, свистели и дрожали, когда противники бились между собой, и лязгали, когда эфес ударялся об эфес.

Соперники напряженно изучали друг друга. Расстояние между ними составляло каких-нибудь несколько дюймов. Рефухио тихо произнес несколько слов, предупреждая о чем-то своего врага. Филипп в ответ рассмеялся и отпрянул назад. Через секунду он атаковал Рефухио.

Толпа, как один человек, затаила дыхание. Все увидели, что шпага Филиппа не затуплена, каждый догадывался, что Рефухио сказал Филиппу и что юноша отказался признать.

Внезапно поле битвы очистилось. Кони наконец поднялись на ноги, а остальные участники стояли, опустив шпаги, и наблюдали за боем.

Рефухио достойно встретил нападение Филиппа, ослепив юношу каскадом быстрых, отточенных выпадов. Было ясно, что он более не сдерживает себя и намерен продемонстрировать все свое искусство и опыт, которые до сей поры не применял в полную силу. Им двигал гнев и стремление справедливости. Рефухио начал медленно и неуклонно наступать. Он подавлял своего противника, не давая тому возможности опомниться. Филипп медленно отступал, отчаянно защищаясь. Его лицо было так же бело, как его рубашка.

Глаза Пилар вспыхнули, она выпрямилась, чтобы лучше видеть. Какая-то женщина принялась читать молитвы. Это была сеньора Гевара. Рядом с ней стояла донья Луиза, чьи глаза горели восхищением. Толпа кричала, свистела, вопила, в этом сплошном реве было слышно, как снова спешно заключаются пари. Чарро стоял, сжав в руках шпагу и напряженно следя за поединком. Почувствовав на себе взгляд Пилар, он обернулся.

— Он убьет его, — произнес юноша. — Видит Бог, Рефухио его убьет.

Филипп отступал, лавируя меж топчущимися по полю лошадьми. По его лицу струился пот, дыхание со свистом вырывалось из груди. Его выпады замедлились, он неловко парировал сыпавшиеся градом удары. Пораженный холодной яростью противника, юноша позабыл свое умение фехтовать, ловкость оставила его. Единственное, что отдаляло его поражение, — капризы противника. Но вот тому наскучила игра. Стремительно приближалась развязка.

Лунный свет блеснул на шпаге Рефухио, отразился от клинка его противника. Острие шпаги Рефухио скользнуло вперед, и голубая искра мелькнула у сердца Филиппа.

Пилар увидела это и ужаснулась. Его необходимо остановить, но как? Затем она вспомнила: ведь она — судья этого поединка и имеет право прекратить его в любой момент.

— Стойте, — хрипло прошептала она. Затем, справившись с собой, рванулась вперед. — Стойте! Сейчас же прекратите!

Рефухио не дрогнул. Черная, лоснящаяся от жира и пота фигура продолжала движение. Его последний выпад был рассчитан и так точно направлен, словно был смертельным. Филипп повернулся, пытаясь отразить удар, ускользнуть от стального жала. Но было уже поздно.

Вскрикнув, он опустился на колени. Рефухио сделал шаг назад. Его лицо было неподвижно и невозмутимо. Он воткнул шпагу в землю, спокойно повернулся и пошел прямо к Пилар. Она глядела на него. Боль гигантской волной захлестнула ее, и слезы выступили на глазах.

За спиной Рефухио два друга поднимали под руки Филиппа. На его рубашке, прямо над сердцем, наливались кровью царапины, нанесенные острием шпаги. Они пересекались крестом.

Пилар перевела взгляд с Филиппа на подошедшего к ней Рефухио. Он застыл рядом. Взглянув в эти серые глаза, она почувствовала, как тревога и беспокойство отступают прочь.

Взяв ее за руки, он привлек Пилар к себе и, склонившись, поцеловал нежно и страстно, потом он тихо произнес:

— Я прекратил бой, любовь моя. Игра окончена. Я требую награды.

Они прибыли в Новый Орлеан, когда до Пасхи оставалось четыре дня. Путешествие было долгим и утомительным, а последние несколько суток казались настоящей пыткой. Корабль плыл вверх по течению Миссисипи, стремительно несущей по извилистому руслу свои мутно-желтые воды. Болотистые берега были сплошь покрыты густыми лесами, где никогда не ступала нога человека. Поначалу путешественникам все было в диковинку: пейзаж, будто насквозь пропитанный влагой, болотные птицы и змеи, лягушки и аллигаторы, полчища кусачих насекомых. И потом, было даже приятно ощущать, как их неповоротливая посудина мерно покачивается на волнах. Тем не менее все мечтали о том, чтобы добраться скорее до места назначения, покинуть тесные и душные общие каюты, где им приходилось спать буквально друг на друге, и чтобы немыслимое расстояние, отделяющее их от намеченной цели, было наконец позади.

Одной из причин, по которой всем до смерти надоело каботажное судно, служившее им транспортным средством, было то, что последние три дня своего пребывания в Гаване они провели на палубе этого корабля, едва не плавившейся от зноя. Они покинули дом семьи Гевара сразу после ночного происшествия, успев лишь собрать вещи. На отъезде, конечно, настоял Рефухио. Удивительнее всего было то, что и донья Луиза пожелала отправиться вместе с ними. Она заявила, что не намерена дольше оставаться в этом доме, и высказала все, что она думает о донье Геваре. Матушка Филиппа была вне себя от бешенства. Еще бы, ее драгоценный сынок едва не погиб, и вдобавок честь семьи была запятнана.

Но помещение на корабле, предоставленное им, — единственная каюта с койками, громоздившимися одна над другой, с одинокой засаленной ширмой, отделявшей женскую половину от мужской, — совершенно не соответствовало ни представлениям доньи Луизы о комфорте, ни ее запросам. Она попыталась было занять капитанскую каюту, но ее с треском выставили оттуда. Донья Луиза была оскорблена до глубины души, ее любимым занятием до конца путешествия стало перемывание капитанских косточек. Только и разговоров было, что о гнусном поведении капитана, о его плебейской внешности и отвратительных манерах.