— Молодец, — похвалила ее Ниира. — Иди и отдохни. Я выспалась и присмотрю за нашим гостем.

Тот, казалось, вообще ничего не слышал. Расширенные зрачки, дрожавшие веки, прерывистое дыхание — Ниира закусила губу. Яд? Шок? Заметив, что Доран начал дрожать, принесла из спальни плед, аккуратно укутала мужчину. Однако лоб покрылся испариной, его как будто лихорадило, и больше всего Нииру пугало, что Доран смотрел в одну точку, не шевелился, не говорил, как будто спал с открытыми глазами.

Ниира села за стол: бежать в ночи и искать лекаря страшно, раз нечто так искалечило взрослого мужчину, потому она смотрела на догоравшую свечу, вслушиваясь в неровное дыхание, и не заметила, как уснула. Ухнула в черноту, чтобы тут же вынырнуть из нее от страшного грохота. Оказалось, что упал со стула Доран.

— Где я? — спросил он с пола.

— А вопрос «кто я» будет? — невинно поинтересовалась, протягивая ему руку помощи и поправляя халат на плече.

Мотнув головой, Доран сел, оставшись на полу, пошевелил пострадавшей рукой.

— Сильный ушиб, не перелом, — ответил на немой вопрос. — Простите за неудобства, но на меня правда напали.

— И кто же? Стая псов? — она невольно коснулась своего горла.

— Можно и так сказать. А вам, баронета, стоит запомнить: гулять по ночам не стоит. И носите с собой свечу и спички.

— У вас бред? Вызвать лекаря?

Она опустилась на колени перед мужчиной, аккуратно тронула его за подбородок, поднимая лицо, и выдохнула: зрачки пришли в норму, лихорадка прошла, да и трясти его перестало.

— Не бред.

Он покачнулся, падая, и Ниира невольно дернулась, поймав голову и прижав к плечу. Горячее дыхание опалило кожу — полы халата разъехались, а сорочка сбилась. Доран не шевелился.

— Вам плохо? — дрожащим голосом спросила она.

— Дайте мне несколько минут прийти в себя, и я покину ваш дом. Думаю, графине не понравится присутствие у вас раненого мужчины.

— Уже рассвело, вы незаметно не уйдете, — усмехнулась Ниира. — А я хотя бы не буду чувствовать себя виноватой, вздумай вы умереть за углом.

Помня о синяках, Ниира не опускала рук на спину, они так и остались в грязных, встрепанных волосах, начали выпутывать из них мусор: каменную крошку, ветки. Взгляд девушки прошелся по столу, на котором блестела пузатая бутыль спирта, тазик с водой и губкой. Босые ноги мерзли. Сквозь крохотные окошки падал косой луч света, точно в центр стола. Подумать только, ее почти обнимает мужчина… И сопит в шею, уснув.

— Ваше сиятельство, вы хотели уйти! — ворчливо начала она, отталкивая герцога.

Тот сел, уперся рукой в кухонный шкафчик, мотнул головой и сморщился, коснулся раненой брови.

— Рассекли, — пояснила Ниира, перебираясь на стул и кутаясь в халат. — Рану я обработала, но кровь может пойти, если будете хмуриться.

Доран невольно проследил, как она поджала ноги с посиневшими пальчиками.

— Благодарю за спасение. Если бы вы не открыли дверь, то с утра под ней лежал бы труп.

— Умеете ободрить, ваше сиятельство… Чаю?

Покалеченный Доран, опиравшийся на кухонный шкаф, дернул уголком губ, и Ниира сама рассмеялась: нашла время для светских приличий! И отчего-то было легко и совсем не страшно, даже холод отступил, перестав терзать ее ноги.

— Неужели мы так и будем спасать друг друга? — улыбнулся герцог.

— Я надеюсь в скором времени выйти замуж, и тогда, думаю, муж добьет вас, окажись мы снова в такой ситуации, — дернула она плечами.

Косой луч света из кружевного белого тут же превратился в уныло-пыльный, а герцог поднялся. Поинтересовавшись черным входом, покинул дом через него. Ниира не провожала, сидела на кухне, барабанила по столу, пока не пришла Тари с взглядом, полным укоризны.

— Что? Труп под дверьми нам и в самом деле не нужен, — грубо отозвалась она, а служанка тяжело вздохнула. — Не бойся.

Тари принялась убирать следы пребывания Дорана: лекарства, тазик, смыла пятна крови. Вздохнув, Ниира пошла собираться, сказав, что отправится в Догир. Голова болела, баронета то и дело сдавливала переносицу, надеясь, что лицо не мертвенного оттенка, а губы не горят алым, как у горячечного больного. Нанятый экипаж трясло, качало, и она то и дело едва успевала выставить руку, чтобы не удариться. Догир был неприступен, монументален и величествен. Стройным, высоким зданием хотелось любоваться и любоваться, и она тихо ахнула, увидев, как медленно из-за здания выплыл огромный дирижабль.

Мир взорвался звуками: цокотом копыт, разговорами людей, свистом ветра, и точкой тишины и отрадного молчания высился перед ней Догир, сверкавший сдержанными сине-зелеными окнами. Поправив перчатки и шляпку, баронета вошла в дом священной книги. Пусто, тихо, только она, мысли и книга с бесконечной мудростью, которую понимаешь лишь с годами. Ниира прошла зал — на скамейках кто-то сидел, глубоко погрузившись в собственные мысли. Редко проходившие священники что-то несли или же просто стояли, ожидая, пока к ним обратятся за советом или помощью заблудшие души.

Ниира подошла к книге, встала на специально отведенной под молитвы площадке. Полагалось и вовсе опуститься на колени, но позориться в святом месте ей не хотелось. Подняв лицо к постаменту, она говорила с другими душами, теми, кто еще не получил тела в этом мире, а оттого был чист и свят. Когда она закончила молиться, из алтарной вышел кардинал, рядом с которым кралась тихая, незаметная женщина, прижимавшая к лицу кружевной платочек. Кардинал осенил ее знаком благодати, и она, поклонившись, пошла к выходу.

— Вы, дитя, тоже пришли исповедаться? — он повернулся к ней.

— Нет, сэф. Позвольте мне это сделать чуть позже. Не сейчас. Не так, — она сжала крохотный ридикюль, опустив взгляд в пол.

— Как могло согрешить дитя? Я часто вижу тебя в этих стенах.

— О, сэф, стоило ли вообще замечать меня, — пробормотала баронета, прикусив губу. — Самый страшный грех — грех по неведению, и я, к сожалению, совершила его. Я прихожу, молюсь и чувствую, как крепнут во мне силы пережить… произошедшее со мной.

Кардинал стоял рядом, но одновременно далеко, как прекрасная статуя, как недосягаемый идеал. Он мягко смотрел, как будто очищая взглядом, как будто в самом деле желал забрать тяжесть ее греха себе.

— Что ж, дитя мое, я буду ждать твоей исповеди, помни, она это принесет облегчение душе. И помнишь ли ты, что за зло в этой жизни мы платим тем, что лишаемся следующих?

— Ни на минуту не забываю, — она присела перед кардиналом, который также озарил ее святым знаком и удалился, потому что его внимания явно желал моложавый представительный господин.

— Не стоит бояться рассказать свой грех, сэф слышал не одну сотню исповедей, — услышала она очаровывавший голос.

— Что вы, лао, я всего лишь хочу убедиться в искренности своего раскаяния, — присела она неуклюже перед первосвященником, появившимся как будто из воздуха. — Разве не больший грех исповедоваться, не признавая за собой вины?