— Похоже, тут все же больше свобод, чем я думал, — сказал я Аймерику.

— Ему нечего бояться, — шепнул мне Аймерик. — Для него весьма рационально желать политических успехов сестре, поэтому он может доказать, что рационально и поддерживать оппозицию. Поэтому его не могут обвинить в иррациональности или подвергнуть психотерапии. Именно таково наказание за политические преступления.

— А как насчет публики? С их-то стороны рационально все это слушать, смеяться и аплодировать?

— Вопрос хороший. Не сомневаюсь, Сальтини в данный момент его старательно обдумывает.

Сказать больше было нечего, поэтому я сидел и слушал туповатые шутки и удивлялся тому, что зрители весело хохочут, не особо задумываясь о последствиях.

Наконец Тэни Питерборо завершил свое выступление. Его проводили пусть и не такой громоподобной овацией, как Анну К. Тервиллигер, но вполне уважительными аплодисментами.

На сцене снова появился Торвальд. Выглядел он, само собой, несколько нервно и сказал только:

— Сейчас мы сделаем антракт на пятнадцать минут, а затем предложим вашему вниманию еще два выступления.

Аймерик взглянул на меня.

— Ты сильно не переживай. Может быть, ничего и не произойдет, а может быть, для Пастората Социальных Проектов это будет сигналом для определенных послаблений. А вполне вероятно и то, что их вообще не заботит все, что вытворяют эти ребята.

Он знал Каледонию, а я — нет. И все равно у меня было такое чувство, что он просто хочет меня успокоить.

По пути к буфету, куда я направился за тем, чтобы взять еще вина, ну и, пожалуй, еще разок взглянуть на Валери, кто-то похлопал мня по плечу. Обернувшись, я оказался лицом к лицу с Брюсом и Биерис.

— Привет! А вы как здесь оказались?

— Кто-то оставил для меня сообщение в Центре, я его прочла после окончания занятий в классе изобразительных искусств, — объяснила Биерис. — Я позвонила Брюсу, и он заехал за мной на своем «коте». Мы видели, как вы входили в зал, но не успели к вам подойти — неудобно было вставать и мешать началу концерта.

Это вызвало у меня некоторые сомнения — обстановка в зале была самая неформальная, так что они вполне могли бы подойти к нам. И еще… То ли это был плод моего воображения, то ли на самом деле Брюс держал Биерис за руку и отпустил, как только я к ним обернулся? Я ощутил приятное волнение. Похоже, назревала драма. Быть может, мне повезет и Аймерик попросит меня стать его секундантом… но с другой стороны, здесь не были приняты дуэли, и о каких секундантах могла идти речь? А если бы все-таки институт секундантов существовал, то какая роль им отводилась? Роль посредника в улаживании конфликта или какая-то еще?

Сама мысль о том, чтобы стать секундантом в поединке между старыми товарищами… что ж, я всегда в этом смысле завидовал Рембо. Впервые я стал свидетелем его смерти, когда он стал моим секундантом в поединке с Маркабру. Поводом для дуэли послужило то, что я застал Маркабру в постели с моей тогдашней entendedora.

Биерис стала рассказывать о паре-тройке учащихся из класса изобразительных искусств, которые, на ее взгляд, подавали надежды.

— Между прочим, Анна в моем классе, — сообщила она. — Она очень тонко чувствует аквитанскую культуру.

— Правда? — недоверчиво осведомился я и порадовался тому, что нас вроде бы никто не подслушивал.

Брюс хмыкнул.

— Ага, значит, тебя ее стишки тоже не очень впечатают?

Биерис бросила на него гневный взгляд, и я понял, что сейчас может начаться жаркий спор, но не успел я перевести разговор на другую тему, как Брюс извинился и отправился за вином для всех нас, что помешало мне еще разок встретиться с Валери. Я проводил его взглядом и обернулся к Биерис. Та улыбалась более очаровательно, чем следовало бы, а это был дурной знак.

— Только не говори, что тебе и вправду понравилось ее выступление, — сказал я. — Я еще могу понять, почему Аймерик к ее стихам отнесся сочувственно. Он здесь вырос, и на него большое впечатление произвел сам факт того, что здесь наконец появилась своя поэтесса, но если говорить о содержании и качестве…

Биерис едва заметно усмехнулась.

— Жиро, я отлично понимаю, что, если я сейчас начну с тобой пререкаться, ты все припишешь тому, что я защищаю свою студентку. Поэтому я скажу так: нет, на меня произвели впечатление не риторика, не мировосприятие, не техника и не манера чтения.

— Что означает: мы говорим не о поэзии. Ее попросту не было. А что же тогда остается?

Биерис прикусила губу.

— Было две вещи, Жиро, и ты готов смеяться и над первой, и над второй. Во-первых, само событие. Эти люди более ревностно относятся к искусству, чем мы. В этом смысле они нас могут посрамить. Во-вторых, сама Анна. Тот факт, что женщина такой внешности здесь может быть поэтом, производит на меня такое впечатление, что ты даже и представить не в состоянии.

— Я вижу, ты рассуждаешь вполне серьезно, но я никак не возьму в толк, как ты можешь утверждать, что люди, которые не создают никаких произведений искусства, могут относиться к нему более ревностно, чем те, которые только тем и занимаются, что произведения искусства создают. Что же до всего прочего — ну, пожалуй, признаю, ты права. Творения некрасивой женщины никогда не достигают уровня настоящей поэзии, так же, впрочем, как и творения мужчины-урода. Что о ней будут думать ее потомки, если она удосужится записать свое чтение стихов на видеопленку?

Биерис отвернулась от меня и пошла к Брюсу. Я еще немного постоял, думая о том, что Биерис явно попала под влияние каледонцев. Смысла в ее речах стало не больше, чем у них.

Не успел я тронуться с места, чтобы пойти следом за Биерис, как кто-то шепотом проговорил рядом со мной:

— Настоящее событие! Это ваше влияние?

Я обернулся и увидел посла Шэна.

— Спору нет, очень хотелось бы приписать себе такую славу: большая часть здесь присутствующих — это мои студенты, но это все плоды их идей и их смелости.

Пожалуй, Биерис действительно удалось меня немного пристыдить относительно неотесанности каледонцев. Мне уже казалось, что во «Временном передвижном кабаре» есть что-то воистину храброе и галантное. Я не был бы аквитанцем, если бы этим людям не удалось хотя бы немного завоевать мое сердце.

— А вы как узнали об этом мероприятии?

— Я был бы плохим послом, если бы не знал обо всем, что происходит в Утилитопии. Еще более худшим послом я был бы, если бы всем рассказывал о том, как я обо всем узнаю.

— И еще, пожалуй, вы были бы плохим дипломатом, если бы честно докладывали обо всех представлениях, на которых вам довелось побывать, — пошутил я.

Посол улыбнулся шире.

— О, вовсе нет. С тех пор как я являюсь сотрудником Гуманитарного Совета, я с удовольствием знакомился с образцами искусства тринадцати различных культур, и все они мне очень нравятся. Должны нравиться. Это часть моей работы.