Во время небольших затиший я брал один из связных самолетов авиастанции, обычно маленький «тайгер мот», чтобы слетать в Лестер. Было прекрасно во время этих коротких визитов увидеть Джоан и детей и на несколько часов оставить позади напряжение боевых вылетов. Но после дня, проведенного с семьей в Лестере, сердце переполняло чувство вины, так как я знал, что другие летчики эскадрильи сражаются с врагом. Мои чувства, должно быть, время от времени прорывались наружу, поскольку я проявлял признаки раздражения, а иногда и прямой гнев по отношению к своим юным сыновьям. Они, подобно всем малышам, были склонны плакать и хныкать по любому поводу, и я не всегда был способен понять их детские проблемы. Это иногда приводило к ссорам с женой, и, возвратившись в эскадрилью, я пытался забыть свое эгоистическое поведение, выполняя новый боевой вылет или стараясь утопить вместе с друзьями свое раскаяние в одном из местных пабов.

Вскоре после нашего прибытия в Уиттеринг к нам присоединился Пэдди Инглебач. Пэдди был блестящим лингвистом, но не очень квалифицированным пилотом, хотя имел сердце льва. Он был одним из немногих людей, встреченных мною, кто сумел во время взлета погнуть законцовки металлических пропеллеров «бью». После трех таких инцидентов, последовавших друг за другом в течение короткого промежутка времени в ходе его тренировочных полетов в 141-й, я решил, что этого более чем достаточно. Мы могли смириться с повреждением самолетов, но мы не могли допустить, чтобы он убил себя. Но когда я сообщил ему, что отстраняю его от полетов, его чрезвычайное уныние и очевидное желание попытаться сбить врага заставили меня смягчиться и разрешить ему использовать еще один шанс. Его пилотирование все еще оставляло желать лучшего, но он совершил много вылетов над вражеской территорией. Инглебач не одержал никаких побед, но исхитрился больше не погнуть ни одной лопасти винта.

Частые длительные боевые вылеты начинали сказываться на состоянии некоторых летчиков. При помощи Дока Доугала я замечал тех, кто устал, и давал им короткий отпуск. К сожалению, я не подозревал, сколь измотан Стикс, вплоть до той ночи, когда нам пришлось прервать полет над Голландией и вернуться из-за его плохого самочувствия. Я глубоко сожалел о своей невнимательности, поскольку Грегори был одним из наиболее способных радиооператоров в Англии. В своем жадном стремлении добраться до врага я невольно «сжег» его. Он отчаянно нуждался в отдыхе. В конце июля я сказал ему, что собираюсь некоторое время подержать его на земле, чтобы дать шанс восстановить форму. Я спросил, согласен ли он занять в эскадрилье должность офицера по оперативным вопросам, ответственного за планирование вылетов и проведение инструктажей перед ними. На глазах несчастного, преданного старины Стикса были слезы, когда он приводил доводы против моего предложения, но в конце концов он понял, что нет никакого смысла продолжать полеты без отдыха. Тогда он сдался и сказал, что это будет хорошим поводом, чтобы заполучить из Кренфилда Джеко и предоставить ему возможность снова участвовать в боевых вылетах, о чем тот просил в течение долгого времени. Я позвонил в штаб 12-й авиагруппы людям, отвечавшим за персонал, и спросил, могут ли они помочь нам перевести Джеко в 141-ю. Спустя несколько дней очень счастливый Джеко присоединился к нашей эскадрилье.

Операции «Serrate» не предоставляли нам никакой отсрочки. Мы были обязаны вылетать всякий раз, когда вылетали бомбардировщики, а поскольку это происходило каждую ночь, у всех нас начинали проявляться признаки усталости. Эскадрилья имела достаточно экипажей, чтобы обеспечить ротацию людей от вылета к вылету, но нервное напряжение от подобных вылетов было большим. Наши потери все еще были незначительными, но каждую ночь мы должны были сталкиваться с прожекторами, зенитной артиллерией и вражескими ночными истребителями, а иногда нас обстреливали с собственных бомбардировщиков. Период времени, который мы проводили над территорией противника, был большим – по крайней мере, два часа, – и, конечно, мы понимали, что если нас собьют и мы сможем выпрыгнуть на парашюте, то вряд ли вернемся до окончания войны. Во время же вылетов в составе ПВО мы знали, что если нам придется воспользоваться парашютом, то мы сможем вернуться к своим товарищам в пределах нескольких часов.

Однако «сломался» всего один летчик. Один из моих храбрых бельгийских пилотов пришел ко мне совершенно расстроенный и пожаловался на то, что во время нескольких последних вылетов он вынужден был повернуть обратно на базу еще до пересечения вражеского побережья из-за отказа бортового радара или прибора «Serrate». Он подозревал, что его радиооператор намеренно сообщал о неисправности оборудования. Это было серьезное обвинение, но я пилоту поверил. Я решил послать их снова тем же вечером, и если они вернутся по причинам, указанным пилотом, то самолет должен быть изолирован до следующего вылета, но уже с другим экипажем. Если новый экипаж не обнаружит неисправностей оборудования, мы получим достаточно убедительное доказательство трусости радиооператора. И в самом деле, бельгиец и его радиооператор преждевременно вернулись из вылета. На следующую ночь на этом же самом самолете вылетели Винн и Скотти. На аппаратуре не производилось никаких работ, и они провели полет над вражеской территорией, не обнаружив никаких неисправностей прибора «Serrate» или радара.

Я послал за радиооператором бельгийца, который признался, что не хочет участвовать в вылетах. Он убеждал меня в том, что ему не уцелеть. Откровенно говоря, он был трусом. Он был мне мало симпатичен, потому что я знал, что все мы на определенной стадии этой игры чувствовали страх, и многим из нас было гораздо больше чего терять, чем ему, но самодисциплиной мы сумели победить или спрятать внутри наш страх. Этот офицер был удален из эскадрильи, и мой бельгийский пилот стал летать с другим радиооператором. По трагической иронии судьбы вскоре их сбили около Бремена.

То, что я позволил Стиксу летать без перерыва слишком долго, преподало мне хороший урок, и я пытался предоставлять всем экипажам короткий отдых. Также становилось очевидным, что и я нуждался в неких решительных переменах. Мой характер становился грубым, и я был переутомлен полетами до одурения. Однажды эскадрилья получила сообщение, что Королевский военно-морской флот будет рад принять на несколько дней двух офицеров на борту одного из своих эсминцев в Харидже. Эсминец был частью эскорта конвоя, шедшего вдоль восточного побережья. Это было как раз то, что мне требовалась, и я решил, что со мной должен отправиться также много работавший Бастер, наш «шпион». Мы прибыли к «Уитсхеду», довольно древнему кораблю. Когда мы вскарабкались на трап, я внезапно вспомнил некую старую традицию отдания чести на юте. Повернувшись к Бастеру, я спросил его, где это место. Он пожал плечами. Офицер и два или три матроса ждали, когда мы ступим на палубу, так что я должен был попытаться сделать все правильно. Я не хотел начать наш отпуск с большого конфуза. Пытаясь выглядеть непринужденно, я бросил пристальный взгляд на главную мачту и быстро отсалютовал, надеясь, что это будет приемлемо. Выражение презрения, промелькнувшее на лицах военных моряков, показало, что мое невежество не осталось незамеченным.

Командиром корабля был молодой лейтенант. Я помню, что был удивлен его невысоким званием. Мне казалось, что его обязанности по крайней мере заслуживали звания фрегаттен-капитана, но это было не мое дело.