со временем? Сможете меня немного подождать, пока я за деньгами сбегаю? Не пропадут ваши лошадки без вас?

— Да пока терпит, вроде, — отмахнулся дядька, — а лошадки не пропадут. Там у меня целая ватага учеников-дармоедов. Да и сын, если что, присмотрит.

— Отлично, — обрадовался я, — тогда я скоро буду.

Естественно, что ни за какими деньгами мне ходить не нужно было. Но не показывать же своему новому знакомцу какие суммы я с собой таскаю? Да и стоило еще о пиве для Ромчика договориться с барменом. Все же обещания надо держать полностью.

Управился я довольно быстро: минут за пять, не более. И, вскоре, мы с коневодом уже шагали по улице, оставив, в кои-то веки сменившего гнев на милость, и даже удосужившегося благодарно боднуть меня в плечо, коня наслаждаться ячменно-пивным лакомством.

— Что-то народа многовато собралось, — задумчиво проговорил я, наблюдая за довольно крупной группой людей с отличительными знаками глиняных дел мастеров, двигающихся в том же направлении, что и мы.

— Так его милость речь держать скоро будет перед народом, — отмахнулся коневод.

— А что случилось? — искренне обеспокоился я, припоминая, что нечто подобное мне уже говорил стражник при въезде в город, но тогда у меня эта информация почти сразу выветрилась из памяти.

— Дак, откуда же мне знать? — искренне удивился дядька, — но, наверное, что-то важное. Его милость редко к простому люду-то снисходит.

— Так может послушаем? — предложил я, — раз важное-то.

— Можем и послушать, — не стал спорить мой собеседник, — тем более, что лобная площадь тут недалече. Вон за тем поворотом, — тыкнул он своим заскорузлым пальцем в ту сторону, где только что скрылись вышеупомянутые мастеровые.

Лобная площадь оказалась довольно большой и ее предназначение сразу же угадывалось по телам, так и оставшимся висеть насаженными на колья с момента последней проведенной тут казни. Казнь, судя по всему, произошла уже достаточно давно, так что тела представляли собой омерзительное зрелище и воняли соответственно. Даже тут, на дальнем конце площади, мы не могли скрыться от мерзкого запаха разложения.

Ну что за люди, ей-богу? Как можно так свинячить там, где живешь? Ладно еще казненные, висящие за пределами города. Там я мог понять зачем оно сделано. Но оставлять эту гадость внутри. Зачем? И ведь не скажешь, что местные не были знакомы с понятием гигиены или немытыми все ходили? Нет. Тут существовало понятие общих бань, в которых за небольшую плату, доступную даже крестьянству, можно было помыться. Практически в каждом трактире и постоялом дворе имелись мыльни. А там, где их не было, можно было заказать в номер здоровенную бадью и вымыться в ней. Да о чем речь, если даже сейчас, на забитой народом площади, практически не ощущался смрад немытых тел, как того можно было ожидать? Вонять местным жителям не нравилось, дышать чужой вонью тоже, зато неделями нюхать запах тухлятины — это они завсегда. Вот как так?

За подобными мыслями я как-то пропустил тот момент, когда на специальный помост в центре площади (ага, на тот самый, на котором находились и вышеупомянутые казненные) в компании десятка уже знакомых мне бойцов поднялся Густаф де Фель, виконт фон Фельзен собственной персоной. Судя по бесстрастному лицу, его ничуть не волновал тот факт, что всего в паре метров от него вовсю разлагается какой-то бедолага.

Меня аж передернуло, едва я представил какое амбре сейчас ощущает его милость. И за что, интересно, тут так ненавидят виконта, что тому приходится все это нюхать?

Тем временем, Густаф поднял руку, требуя тишины. Народ покорно затих, готовясь внимать мудрости своего правителя. А я, в свою очередь, внимательно следил за мимикой виконта, гадая стошнит ли его или нет во время произнесения речи. И, в итоге, благополучно ту речь профукал. Очнулся лишь тогда, когда народ вокруг что-то одобрительно заорал.

— Чего это они? — поинтересовался я у своего спутника.

— Простой народ всегда радуется подобным новостям, хотя, как правило, они-то, в итоге, больше всех и страдают, — ответил изрядно спавший с лица коневод.

— Вы о чем? — не понял я.

— Как о чем? — удивленно глянул на меня дядька, — ты что не слышал что его милость сказал?

— Честно говоря, нет, — немного смутившись признался я, — я все гадал блеванет ли он от запаха или нет.

— Вот оно что, — невесело усмехнулся мой спутник, — тогда все понятно. А говорил его милость о войне.

— О войне? С кем? Когда?

— С захребетниками, будь они неладны, — сплюнул на землю мужик, — кто-то из них недавно сильно обидел его милость. Вот тот и решил проучить наглых барончиков.

— Но как такое возможно? — искренне удивился я, прекрасно понимая кто именно обидел виконта, — мы же все в одной стране живем.

— Первый раз что ли? — отмахнулся тот. — Господа частенько между собой отношения выясняют. Иногда объединяются с кем-то, а иногда сами по себе. Тем более сейчас, когда на трон уселся его величество Вальдер III, да продлят боги его жизнь.

— А что не так с его величеством? — уточнил я.

— Все так, — невесело усмехнулся коневод, — только молод он дюже. И силенок у него не так уж и много. Вот что я тебе скажу, парень, — после некоторой паузы, вновь обратился он ко мне, — ехал бы ты из города. И как можно быстрее. Да, его милость сказал, что формирование дружин начнется с завтрашнего дня. Но поверь старику, ворота на выезд могут закрыть уже в ближайшее время.

Я не стал задавать глупых вопросов вроде «а причем тут я до армии?» или «а как же вы?». Коротко поблагодарил мужика, крепко пожал ему руку и, аккуратно раздвигая все еще продолжающих слушать речь своего правителя граждан, направился к выходу с площади.

Едва выбрался из людского моря, то тут же, на первой космической, ломанулся в сторону заведения мадам Ольры. Эх, не светит мне сегодня покувыркаться со знойной красоткой. И Ромчику кобылка не светит тоже. Прав коневод, имени которого я даже не удосужился узнать, нужно рвать когти из города. И не столько потому, что не хочется тянуть лямку в местной пехтуре, сколько потому, что нет желания встречаться с виконтом. Видимо, тот все же обиделся на меня сильнее, чем я думал. Непонятно только куда подевался пречистый Амьен и не он ли стоял за подобным решением. Ну а что? Может же быть так, что именно с его подачи обида виконта стала столь сильна? Или тут что-то другое? Не знаю. Не было у меня достаточного количества информации, чтобы строить хоть сколь-нибудь реалистичные предположения.

Только вот не показался мне Густаф