— А вот и твоя, — вновь высунулась Галочка. — Смотри не поперхнись.

Я взял теплую баночку и пошел в свою комнату. Выпить залпом, и дело с концом. Но ведь она такая теплая, может, подождать, пока остынет, или на окно поставить? Я засунул в баночку палец и обнаружил, что она прямо горячая.

Минут пятнадцать баночка простояла на моем столе, а я просидел на кровати в вялотекущем смятении. Наконец я сломался и пошел вылить ее содержимое куда следует.

Денег у меня уже было не достаточно, чтобы добраться до Англии, на последние я купил новые лыжи и начал помаленечку стрелять на мелкие расходы у родителей. Глупо, конечно. Они здесь вместе зарабатывают в месяц столько, сколько я в Лондоне зарабатывал за неделю. Но здесь совсем другое финансовое измерение. Например, там меньше чем на пятьсот стерлингов точно не проживешь, а здесь у родителей я бы мог вообще жить без денег, как жил, когда учился. Хотя это, конечно, и не жизнь.

Ближе к зиме я стал оплакивать мысль о том, что всего за один день мог заработать такие деньги и упустил этот шанс. Я достал из шкафа аппарат и немножко с ним поковырялся. Подумал насчет того, чтобы его продать, но это было бы очень рискованно. Техника все-таки шпионская. В Шереметьеве я очень волновался из-за этой штуки, когда получал багаж и проходил контроль на сканере.

«Привет, Джек! Извини за то, что отмалчивался. Может быть, наш уговор еще в силе?»

Я написал это на связной адрес так, чтобы только проверить. Еще я там что-то наплел о том, что раньше не мог выйти на связь и что у меня были разные опасения. Мне не верилось, что они еще захотят со мной переговариваться, но любители мостов откликнулись и вежливо попросили поторопиться.

Забросив аппарат в рюкзак, я позвонил другу и позвал его кататься на лыжах в сторону Северска. Лизку с Галькой я тоже взял с собой. В этот год зима запаздывала, лишь во второй половине ноября сухой свирепый ветер принес откуда-то хаотичные хлопья снега и запорошил седые от изморози травы. Потом снег валил несколько дней, и зима наверстала упущенное. В побледневшем вымороженном небе ослепительное белое солнце торопливо описывало дугу над южным горизонтом, проворачивая длинные тени, и полого уходило за реку.

Когда катишься с горы в предчувствии неминуемого падения, дыхание захватывает, следы лыж тасуются, как рельсы на стрелках, и ты кричишь и смеешься, не жалея горла, тогда существуешь в том самом миге, который между прошлым и будущим, в том самом миге, который называется жизнь. И уже лежа в сугробе, с запутавшимися одна в другой лыжами, понимаешь, как это было здорово и что страх ничто по сравнению с трепещущим чувством полета, скольжения и состоянием чем-то близким к невесомости. Тогда вскакиваешь и не в силах удержаться рвешься опять наверх и думаешь, что отдал бы последние деньги за счастье подъемника. Когда мы бежали вдоль леса, маленькое солнце атомной вспышкой скользило и путалось в сетке из березовой бахромы, дурманило голову, алмазами рассыпалось по снегу, и ложбинки в лыжне сверкали ослепительными золотыми полосами.

Катающихся было много. То и дело мелюзга путалась под ногами или приходилось самому уступать лыжню какому-нибудь «спайдермену», затянутому в комбинезон с номером на груди и на спине. Дело было к вечеру, и зимнее солнце, краснея и разбухая, опускалось за рекой в черный лес.

— Идите домой, — сказал я Лизе с Галей.

— Мы без тебя не пойдем.

— Серега, проводи их, — махнул я другу.

— Конечно.

— Ладно, тогда я поехал, — сказал я. — У меня есть кое-какие дела.

— Эй, стой! Куда ты? — бросились за мной девочки. Но я нырнул в лес, наддал скорости и широким коньком оторвался от них.

До моста было еще километра полтора. Издалека он казался узким и почти прямым как горизонт. Река замерзла, и длиннющий мост над ней на толстых слоновых опорах казался мне эстакадой. По нему медленно ползли преимущественно грузовые автомобили с большими белыми коробами-прицепами.

Дело выглядело простым. Раз плюнуть. Но я решил поосторожничать, вытащил камеру из рюкзака, — она была завернута в обыкновенный пакет, — спрятал ее вместе с лыжами на берегу в кустах под проржавелой перевернутой лодкой и пошел на разведку налегке, по-заячьи запутывая следы.

Я стоял уже совсем близко на открытом месте в ста шагах от насыпи, по которой взлетало на мост шоссе, где рвали воздух машины и погромыхивали кузовами грузовики. Над собой я видел стальные рыжеватые ребра моста, навевавшего мне то же чудовищно-индустриальное чувство, что и Эйфелева башня, когда стоишь прямо под ней. Еще мост напоминал мне саркофаг Чернобыля, а я под ним чувствовал себя сталкером.

В рюкзаке у меня всегда валялся коротенький зонт с загнутой рукояткой. Я достал его и начал понарошку стрелять им в те места, где нужно было сделать снимки.

Я подумал о том, что лучше всего было бы подговорить приехать сюда свадебный кортеж и в суете, пока все фотографируются и распивают шампанское, сделать исподтишка необходимые фотографии. Но где возьмешь этот свадебный картеж? У меня всего лишь три дня.

Я уже прошел под мостом и хотел подняться по насыпи и взойти с той стороны на мост, чтобы поискать лестницу, о которой говорил Кеннет, как вдруг я увидел двух людей, неуклюже сбегавших ко мне с шоссе. Резко развернувшись, я побежал обратно под мост.

— Стой! — окликнули меня. — Стоять, гнида!

Я мчался со всех ног, спотыкаясь о спрятанные под снегом дуги арматуры и куски бетона. Как только я оказался в тени под мостом, путь мне преградил милицейский «жигуленок». Двери машины распахнулись, и из нее выскочили силуэты милиционеров в огромных круглых шлемах. На теле у них были бронежилеты, автоматы Калашникова болтались на ремешках. Вид у них был веселый, как у фашистов, наткнувшихся на одинокого партизана.

Остановившись, я посмотрел назад. Двое шли ко мне спокойным шагом. Это были молодые ребята. Один из них в расстегнутом фасонистом молочном плаще, другой в простенькой джинсовой куртке поверх свитера.

— В чем дело? — спросил я, когда они приблизились. — Кто вы такие?

— Узнаешь, — мрачно сказал один из них, на меня надели наручники и потащили к «жигуленку». Возле машины меня поставили на раскоряку и обыскали с ног до головы. Выпотрошили рюкзак и посадили на заднее сиденье. Я, конечно же, был на полной измене. Двое молодых в штатском стиснули меня, устроившись по бокам. Вдобавок справа и слева захлопнулись двери, да так, что у меня в ушах зазвенело. Когда мы поехали, один из них присвистнул и сказал, смеясь и мотая головой:

— Лучше бы ты, парень, не бегал.

Я посмотрел сначала на одного, потом на другого.

— Мне показалось, что вы бандиты, я и побежал, — задыхаясь от страха, сказал я, — а когда увидел милицию, остановился.

— Еще бы ты не остановился, — продолжал смеяться тип справа, тот, который был в джинсовой куртке.

Тип слева был занят моим зонтом. Он открывал, закрывал его и пытался отвинтить металлическую шляпку на конце.