— Это проклятый Ото их выдал. Мерзкий червь вернулся сюда вместе с войском северян и решил отомстить. Он выволакивал людей из домов, и солдаты забивали их насмерть прямо на мостовой. Он потребовал, чтобы его удостоили чести поджечь костер, на котором казнили катаров.

Пьер вновь схватился за нож и лицо его исказилось ненавистью.

— Я знал, что после казни он обязательно вернется за Изабель, и, выбрав подходящий момент, умертвил его. И хотя я богобоязненный приверженец истинной веры, о деянии этом я не сожалею. Был с ним еще один священник. Черный монах. И, клянусь, будь возможность, я бы убил и его.

— Я бы сделал большее, — хладнокровно ответил Рауль. — Так тебе, Пьер, ничего неизвестно о дальнейшей судьбе госпожи Клер и моей матери?

— Нет, мой господин. После сожжения еретиков их с надежной охраной отправили из замка. Один из рыцарей де Монфора пирует в вашем зале, а город наводнен крестоносцами и наемниками. Де Монфор оставил там на прокорм своих воинов. Вы уже ничего не сможете сделать, господин.

Чувство вины, охватившее Рауля, стало столь невыносимым, что он невольно закрыл глаза и забылся. Ему пришлось попросить Пьера повторить еще раз последнюю фразу, прежде чем до него наконец дошло ее значение.

— Мы направляемся в Ажен, к матери госпожи Клер. Но прежде мы решили заехать сюда, чтобы еще раз убедиться, не осталось ли случайно кого-то в живых.

— Ажен, я буду сопровождать вас туда. Повсюду рыщут солдаты де Монфора. — Рауль повернулся к Фовелю.

Изабель протянула руки к ребенку.

— Я его понесу, господин?

— Нет, — ответил Рауль. — Отдайте его мне.

Нежно баюкая сына, Рауль сел в седло и, чувствуя теплое живое тельце в своих руках, еще болезненней осознал свою утрату.

* * *

Возвышавшаяся на вершине, поросшей соснами, крепость Монсегюр была главным оплотом катаров в Арьеже. Одинокая, изолированная от внешнего мира, прекрасно обустроенная, она влекла тех, кто искал мистического уединения. Холодный ветер с Пиренеев и темные тучи клубились над крепостью. Но грусть, с которой Брижит взирала на это священное место, смешивалась с чувством умиротворенности и уверенности.

Именно это место она избрала для рождения своего ребенка. Именно здесь она мечтала взрастить его в силе и мудрости. Монсегюр оградит их от враждебного мира, по крайней мере в ближайшем будущем. Коснувшись ладонью своего живота, она ощутила биенье новой жизни в своем чреве.

— Видишь, мама, я исполнила свое обещание. Твоя внучка уже растет внутри меня. Дочь Света.

Кретьен оставил Матье сидеть на траве там, где они решили остановиться в полдень, чтобы отобедать, и подошел к Брижит, стоявшей на узкой тропе и молча созерцающей окутанный облаками замок. Улыбнувшись, она повернулась к нему.

— Я думала о своей матери. И очень по ней тосковала. Иногда, когда я вижу эти горы, мне кажется, что я могу коснуться ее Души, что она смотрит на меня с небес.

Кретьен добродушно улыбнулся.

— Она и сейчас наблюдает за тобой, — ответил он, вбирая полной грудью наполненный ароматом сосен воздух. — Она всегда любила Монсегюр. Хорошо, что ты решила отправиться сюда.

Он обнял ее за плечи, и на мгновение она склонила к нему свою голову. Кретьен почти не говорил о ее беременности. Их взгляды на жизнь были различны, но никто не пытался переубедить друг друга. Он принял это как неизбежность, предложив свою помощь. Если ребенку суждено родиться, так пусть его жизнь будет честной и безгрешной. Матье, наоборот, очень обрадовался, узнав правду от Брижит, но для него это было лишь продолжением рода, историю которого он отслеживал по старинным книгам. Свет, сиявший, несмотря на все попытки погасить его. От Монсегюра веяло святой силой.

«И подниму я глаза свои к свету, и пригублю из чаши его… Вот наследство мое, моя жизнь и моя смерть».

— Пойдем, — сказала она Кретьену, освобождаясь от обнимавшей плечо руки. — Нам еще много предстоит пройти до наступления темноты.

Пронзительные ноябрьские ветра продували телегу, запряженную четверкой лошадей. Алаи де Монфор и ее свита возвращались в город Кастр на зимние квартиры.

От бесконечных покачиваний повозки Клер тошнило. Шубы и пледы, которыми накрылись женщины, чтобы согреться, пропахли платяным шкафом.

Напротив Клер сидела кормилица, ее белую грудь жадно сосал четырехмесячный сын Алаи де Монфор. Девятилетняя дочь Анис баюкала на груди соломенную куклу. Наблюдавшей за этим Клер стало плохо. Закрыв глаза, она поправила подушки, на которых сидела, но ее спина все равно продолжала ныть. Под ребрами беспокойно забился будущий ребенок, каждым своим движением напоминавший о том, как он был зачат на полу монваланских покоев.

С той ночи Монфор к ней не притрагивался. Он даже всячески пытался ее избегать, рассматривая растущий живот с не меньшим отвращением, чем сама Клер. Она знала, что он поведал об изнасиловании своему духовнику, поскольку священник обращался с ней так, будто она была проклята Богом. Из проповедей, которые он читал семье де Монфора в течение последнего месяца, Клер поняла, что Симону прощены все прегрешения, и вся вина отныне лежит на ней — шлюхе-еретичке, гнусными кознями совратившей невинного мужчину. Хотя об этом говорилось лишь намеками, имевшие непосредственное отношение к происшедшему понимали, о чем идет речь. Алаи считала, что будущий ребенок Клер зачат от Монвалана. Много раз Клер собиралась рассказать ей правду, но так и не решилась.

Де Монфор отдал Клер и Беатрис под опеку Алаи.

— Это мои военные трофеи, — небрежно заметил он. — Парочка запятнана ересью, но еще вполне может искупить свои грехи. Верю, женушка, что ты сможешь наставить их на путь истинный и доказать Сито, что это возможно. Смотри, не подведи меня, ведь мы с ним поспорили на хорошего боевого коня.

Сквозь опущенные ресницы Клер посмотрела на аккуратную и самодовольную супругу Симона. Жидкие русые пряди скрывал отороченный золотым шитьем капюшон. Темно-синий плащ был подбит дорогими соболями, а тонкие хищные ручонки увешаны золотыми кольцами. Пари, заключенное между ее мужем и Сито, пришлось по сердцу госпоже Алаи.

Будучи преданной католичкой, желая потешить собственное тщеславие и одновременно угодить Симону, она решила добиться успеха в порученном ей деле.

Однако ее благим намерениям не суждено было сбыться. Беатрис умерла через неделю после пленения. И тем не менее настырная жена де Монфора уверяла, что мать Рауля перед смертью раскаялась, так что душа ее будет пребывать в чистилище, и, таким образом, стараниями Алаи старушке все же удалось избежать вечного проклятья.

Клер была настроена решительно и уверена в том, что Алаи не удастся одержать над ней победы. Она понимала, что ей придется хитрить. Открытый бунт здесь не подойдет. И потому Клер решила притвориться послушной убогой мышкой. Она внимательно выслушивала все нотации капеллана и Алаи, регулярно посещала мессу и усердно молилась с остальными женщинами. Они даже не ведали, что, стоя лицом к алтарю, чувствуя коленями холодный камень пола, она молилась не их порочному Земному Богу, а Сущему Свету, почитаемому катарами.