Если Николай I признал Пушкина «умнейшим человеком России», то недалекость Гончаровой и признавать не приходится — она так и выпирает из переписки современников и особенно из писем самого Пушкина жене. Вот хотя бы запись из дневника Д. Ф. Фикельмон: «Александр Пушкин, вопреки советам всех своих друзей, пять лет тому назад вступил в брак, женившись на Наталье Гончаровой, совсем юной, без состояния и необыкновенно красивой. С очень поэтической внешностью, но с заурядным умом и характером…» А престарелый князь Александр Васильевич Трубецкой, бывший когда-то ближайшим другом Дантеса (его воспоминания чрезвычайно критикуют пушкиноведы, поскольку записаны они были, когда автор находился в полумаразматическом состоянии), без тени смущения заявил: «Дело в том, что Гончаровых было три сестры: Наталья, вышедшая за Пушкина, чрезвычайно красивая, но чрезвычайно глупая…»[112]

П. Е. Щеголев на основании писем поэта особо подчеркивает меркантильность его супруги и безразличие ее, если не презрение к литературе как роду занятий. Барон Модест Андреевич Корф (1800–1876), соученик Пушкина по Царскосельскому лицею, в своих «Записках» отмечал: «…прелестная жена, любя славу своего мужа более для успехов своих в свете, предпочитала блеск и бальную славу всей поэзии в мире и — по странному противоречию, — пользуясь всеми плодами литературной известности Пушкина, исподтишка немножко гнушалась тем, что она, светская женщина par excellence[113], привязана к мужу home de letters[114], — эта жена с семейственными и хозяйственными хлопотами привила к Пушкину ревность…»[115]

Как известно, зная характер Натальи Николаевны, император лично поручил В. А. Жуковскому оформить и подготовить к хранению рукописи покойного дуэлянта. Не опечатай их власти, сейчас мы наверняка не имели бы большинства подлинников и черновиков великих творений. После Натальи Николаевны Ланской (Пушкиной) сохранилось очень мало писем, и все они касаются преимущественно денежных вопросов, собственного кокетства и супружеской ревности.

К сожалению, новобрачные были, мягко говоря, небогаты для аристократической среды, но вполне обеспечены для среднего дворянства, что еще больше усугубляло положение в семье. За Натальей Николаевной не дали ни гроша приданого. Чтобы соблюсти приличия, небогатый Пушкин одолжил родителям невесты 11 тысяч рублей, о чем сразу же после свадьбы все разом забыли. Заботы о мирском поставили Александра Сергеевича в тупиковую ситуацию: деньги он умел зарабатывать только литературой (Пушкин даже стал одним из первых русских писателей, кто начал зарабатывать себе на жизнь творчеством), но мирская суета и добывание средств на содержание семьи выбивали его из колеи и лишали вдохновения. На содержание и развлечения Натальи Николаевны требовались огромные средства, и это при том, что часть расходов взяла на себя тетушка жены Е. И. Загряжская.

Говоря словами Марины Ивановны Цветаевой, «пара по силе, идущей в разные стороны, хотелось бы сказать: пара друг от друга. Пара — врозь»[116].

По всеобщему признанию, Александр Сергеевич был влюблен в жену. Восемнадцатилетней же красавице Наталье Николаевне надо было срочно выйти замуж, чтобы отдалиться от полусумасшедшего отца и строгой до жестокости матери. Но она тогда вообще ни в кого не была влюблена и с нежностью, внушенной воспитанием, верностью и уважением относилась к своему супругу. Не более того. Правда, биографы обычно отмечают, что Наталья Николаевна побаивалась мужа в силу его вспыльчивости, но сохранилось свидетельство только того, как она дала пощечину Пушкину.

В обществе этот брак оценили весьма скептически. Большинство жалело Наталью Николаевну, полагая, что продержится поэт не долго и скоро вновь ударится в привычную рассеянную жизнь. Некоторое, наоборот, поговаривали о том, что быть Пушкину «рогоносцем». В конце жизнь Александр Сергеевич и вправду какое-то время был этим обеспокоен, но не долго, и не ревность привела его к катастрофе. Не столько из ревности, сколько в порядке нравоучения юной супруге в письме жене от 30 октября 1833 г. поэт разъяснял: «Ты радуешься, что за тобою, как за сучкою, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе задницу: есть чему радоваться! Не только тебе, но и Парасковье Петровне[117] легко за собою приучить бегать холостых шаромыжников; стоит разгласить, что-де я большая охотница. Вот вся тайна кокетства. Было бы корыто, свиньи будут». При этом он писал: «Я не ревнив, да и знаю, что ты во все тяжкие не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышнею…» По свидетельству княгини Веры Федоровны Вяземской (1790–1886), со временем Александр Сергеевич сам пустился во все тяжкие: «Пушкин… открыто ухаживал сначала за Смирновой[118], потом за Свистуновою[119] (ур. гр. Соллогуб). Жена сначала страшно ревновала, потом стала равнодушна и привыкла к неверностям мужа». Вряд ли привыкла, скорее поставлена была в ситуацию, когда вынуждена была умолкнуть. Причем не супруг, тем более не Смирнова или Свистунова ее в эту ситуацию поставили.

Но поначалу прогнозы скептиков не оправдались. Обе стороны ценили свое супружество и были настроены решительно. Первое время новобрачные были счастливы, однако скоро им пришлось поспешно покинуть древнюю столицу. Пушкин разъяснил причину их отъезда в письме теще: «Я был вынужден оставить Москву во избежание разных дрязг, которые, в конце концов, могли бы нарушить более, чем одно мое спокойствие; меня изображали моей жене, как человека ненавистного, жадного, презренного ростовщика, ей говорили: с вашей стороны глупо позволять мужу и т. д. Сознайтесь, что это значит проповедовать развод. Жена не может, сохраняя приличие, выслушивать, что ее муж — презренный человек, и обязанность моей жены подчиняться тому, что я себе позволяю. Не женщине в 18 лет управлять мужчиною в 32 лет. Я представил доказательства терпения и деликатности; но, по-видимому, я только напрасно трудился».