Я глядел в окно. Пустые улицы плыли мимо. Все очень чисто, тихо, опрятно. Таблички номеров на углах. Песка нет. Клейст-штрассе вывела на площадь Цвейга. Логично. Автомобиль затормозил. Отель как отель, только подъезд безлюден. Я не спешил выходить. Шофер отдал сдачу. Я кивнул головой.

– Оставьте себе. Это на чай.

– Спасибо, сударь.

Странный акцент.

– Не за что…

Э, а что за язык? Ведь начинал, кажется, я? Или начинал он?

– Много получаете здесь?

– Когда как… – Он явно смутился.

– Гм. Вы женаты?

– Холост, мсье.

Ах да!

– Понятно. Жилье хорошее?

Дурацкий вопрос. Но мне нужно поупражняться.

– Вполне. В Европе такого нет.

– Да ну? Забавно! Город удобен?

– Это чудо, мсье.

– Действительно?

– Да.

– Почему же из него все сбежали?

Он пожал плечом. Ладно.

– Много тут скверов?

– Восьмая часть площади, сударь.

– Восьмая часть! Не может быть! Прямо как Киев!

– Простите – как что?

– Не важно. Больницы, кино, рестораны – все есть?

– Разумеется, сударь.

– А женщины?

Пауза. Складки на лбу (в зеркальце над рулем) стали глубже.

– Я надеюсь, мсье здесь будет удобно…

Чорта с два! старый хрыч… Когда б не мои чаевые, он бы рта не раскрыл – в пику всем моим планам (о планах потом). Теперь же он вылез из-за руля и распахнул предо мной дверцу. Пришлось выходить. Та же жара.

– Чуть не забыл. Процент самоубийств высок?

– Шутить изволите, сударь.

Такси укатило. Что ж. Аптекарь был еще хуже. Я взбежал по ступеням (подъезд – стиль ампир) и толкнул дверь. Дубовые створки, звон колоколец, зеркало, мрамор. Я вступил в холл.

Портье за конторкой деловито следил, как я шел к нему по ковру. (Пока вру. Но с этим нужно кончать – кстати, о планах.) Его вид был исполнен достоинства. Крутой подбородок, твердый взгляд.

– Как добрались, господин доктор?

Разве я доктор?

– Благодарю. «Люкс» на три дня.

– Сию минуту, господин доктор.

Возможно, он прав. Он листает гроссбух. Жидкий пробор, хрящеватые уши. Назову его Шульц. Он подает мне лист.

– Что это, Шульц?

Снайперский взгляд поверх строчек.

– Счет, герр доктор. Наши правила: плата вперед. Распишитесь вот здесь… и вот здесь. Не волнуйтесь, герр доктор.

Он прав: есть от чего. Я вижу сумму. Его губы тонки от сарказма. Но он не даст себе улыбнуться. Точно, не дал.

– Это только залог. Нас нужно понять. Вы можете умереть, как вам будет угодно. Многие фантазируют – это их дело. Но мебель страдает, значит, страдаем и мы. К чему нам страдать, не так ли, герр доктор? Когда вы съедете, вам все вернут – за вычетом платы, конечно. Три дня, – он считает в уме, – это стоит…

Действительно сносно. Сколько ему может быть лет? Пятьдесят? Сорок пять? Или он хорошо сохранился?

– Но если я тихо умру? Не попортив мебель?

– О, тогда все согласно духовной (Testament). Если ее нету, сумма уйдет в муниципальный банк. Так сказать, жертва на нужды.

– Забавно.

Достаю кошелек. Пишу свое имя в книге для постояльцев – настоящее имя. Ставлю дату. Та, что над ней, – трехмесячной давности. Итак, отель пуст? Шульц сам исполняет обязанности швейцара. Лифт, третий этаж. Номер роскошен.

– Меня не нужно будить.

– Слушаюсь, господин доктор.

Теперь душ, стакан воды, – чтобы запить снотворное, – и в постель. Кровать широкая, мягкая. Гашу свет, и она превращается в автомобиль. Нас снова в нем трое, как тогда, в Берне, и у меня пистолет. Я говорю, что убью шофера. Психолингвист уверяет, что он ни при чем. Он лжет, я это знаю. Это он-то и принял меня за моего двойника. Но им ничего нельзя втолковать. Они кончат меня просто так, для порядка. Шофер давит газ, машину швыряет. Я просыпаюсь в поту. Кровать неподвижна. Глотаю еще две таблетки. Мир гаснет. И в добрый час. Я сплю.

…Когда я открыл глаза, в номере было все так же темно и тихо. Аромат парфюмерии (не моей) давал знать, где дверь ванной. Рука показалась мне легкой, как шелк, пока я ловил во тьме шнур. Лампа зажглась. Свет больше не резал взгляд. Я огляделся. Светло-серый тон комнаты глушил, как казалось, звуки. Лепка плафона и мебель у стен разыгрывали театр теней. Гнутые линии стульев, ковер, бюро – все было в пользу умной неспешной жизни. Непроницаемость штор обещала сюрприз. Я взглянул на часы. Без пяти пять. Нет, не пять – секундная стрелка недвижна. Я тотчас вскочил. Штора сморщилась, показав вечер. Не тот. Телефон ответил голосом Шульца:

– Да, герр доктор. Точно так. Вы проспали – да, больше двух суток. Мы боялись… Впрочем, все вздор. Нынче вторник, начало восьмого. Прикажете ужин в номер? Отлично. Уже несу.

Я сел – подкосились ноги. В уме возникло табло в порту – шедевр светотехники. Проклятый метис с пилюлями! Три или даже четыре рейса успели с тех пор прибыть! Амур изголовья натягивал лук. Мне в сердце – если не дрогнет. Казанова в России. Набожный плут проспал воскресную мессу. Что проспал я? Вошел Шульц. Я стал одеваться. В конце концов, я еще жив. Пистолет на виду. Впрочем, здесь этим вряд ли кого-нибудь тронешь. О чем это он?

– …И вообще осмотреть город.

Интересно, он давно говорит?

– Вы правы, Шульц.

Он всегда прав.

– В этот час, – он взглянул на часы, – Чаша Сократа очень эффектна.

– Это отель?

– Фонтан. Площадь Ратуши. Сходите всенепременно (allunbedingt).

Ужин был вкусен. Я оделся с расчетом зайти в магазин: парадный костюм был не для здешних широт. Но кейс вмещал лишь смену белья и бритву. Я брился долго. Мое отражение в зеркале нравилось мне. Важный факт. Образ тела подвержен изменам у тех, кому что-то грозит. Одни видят себя тщедушней, другие сильней. То и другое опасно. Я выглядел так, как всегда.

В холле опять был лишь Шульц за конторкой. Я отдал ему ключ. Заметил плакат на стене, которого раньше не было. Шульц проследил мой взгляд.

– Лама из Лхасы. Наша новинка. Не знаю, будет ли в моде, прибыл только вчера. Принимает в «Асклепе», почему-то ночью. Проспект Моруа. Это центр.

– Спасибо, Шульц.

– Вам вызвать такси?

– Нет, я так прогуляюсь.

Сказать – не сказать? План ведь в силе.

– Господин доктор, что-то еще?