– О сударь, да, это так. Но нас ведь здесь мало. Мы не можем позволить себе беспорядок (mess).

– Гм. Пожалуй, ты прав.

Я взял стакан и стал пить. После стрельбы в Лос-Анджелесе и ночи над океаном сок был очень хорош. Он и так, вероятно, был очень хорош. Белый свет дня уже колол мне глаза, и я прикидывал, что значит жара в Австралии. Еще было утро (семь утра) – самое время подумать о ночлеге. Если они не разнюхали все заранее (в общем, они это могли), то до вечера я свободен. Этого хватит на все.

– Спасибо, милый. – Я поставил стакан. – Ты еще подыщи, будь так ласков, стандарт снотворного для меня. Но только такого – слышишь? – чтоб я завтра проснулся. Я всерьез говорю. Ты меня понял?

Лицо его засияло белозубой улыбкой. Вероятно, метис, решил я. Либо креол. Потом я стал рассматривать пеструю упаковку, которую он выложил передо мной.

– Сеньор Сервантес, – сказал он, – считал, что сон роздан людям с большой справедливостью. Он был неправ. Это касается смерти тоже.

Я с любопытством взглянул на него. Может, испанец? Вряд ли. Нос не тот. Скорее, уж родственник Чингачгука.

– Послушай, – сказал я. – Я человек новый… Надо ли понимать так, что не все, кто тут есть, сторонники суицида?

– О, что вы, сударь, разумеется нет! Взять хоть меня: я его терпеть не могу, чтоб ему провалиться!

– Ага…

Он, конечно, играл. Он ждал улыбки и одобрения. Ломал комедию в духе негра-насмешника и хотел чаевых. Чистильщик сапог из Нью-Йорка, Сорок вторая стрит… Ба, да ведь он сущий цыган! Как я раньше не догадался! Я их вечно путаю с индейцами, как Колумб. Это древний грех.

– Но ведь ты, – сказал я, – тоже подписывал форму «А» на таможне? Когда приехал – верно?

Он стал серьезен.

– Да, сэр, верно. Иначе нельзя. Иначе сюда не пустят.

– Гм. А если пробраться тайком?

– Каким образом, сэр? И зачем? Ведь если вы нарушите правило, никто не будет отвечать за вас. Вы ничего не добьетесь, только лишитесь льгот.

– Каких, например?

Он стал отгибать пальцы.

– Бесплатные похороны – раз, исполнение завещания – два, информация в прессу – три. Ну и там всякие мелочи вроде церковных обрядов. Все за счет города – очень удобно.

Я с сомнением хмыкнул.

– Веселый реестр.

Лицо его вновь озарилось улыбкой.

– Местный колорит, сэр! Добро пожаловать в Танатос!

– Да, конечно. А полиция есть?

– Нет, сэр! Полное самоуправление. Муниципальные власти в размерах Совета. Наша гордость, сэр!

– Солидно. Я одного не пойму, Мак. Что, если кто-нибудь вздумает… ну, пошалить, что ли? Под конец? Вдруг мне хочется умереть с шумом?

Его улыбка стала слащавой.

– Это возможно, сэр. Но тут много тех, кто любит как раз тишину. Вы мало успеете.

Он стал мешать коктейль – на свой вкус.

– Допустим. Но вдруг – вдруг при этом убьют тебя?

– Что ж. Но вряд ли. Легче попасть в Чикаго под колесо, чем здесь под пулю. И потом, риск украшает жизнь.

Коктейль был пурпурный.

– У тебя, должно быть, здесь большие доходы? – спросил я.

Не знаю, зачем я еще болтал с ним. Было лень идти, но и лень думать.

– Нет. Ведь торгую не я – торгуют фирмы. Это вроде благотворительности. И хорошо для рекламы. Людям нравится смерть.

– Да? А тебе?

– Я-то – другое дело.

– И тебе никогда не хотелось отсюда смыться?

– Нет, сэр, никогда.

– А почему?

– Как вам сказать… Франц Кафка, часом, не ваш соплеменник?

Ничего себе способ ответить на вопрос! Ха!

– Ты почему так решил?

– У вас выговор жестковатый, сэр.

– А. Да, почти.

– Ну вот. Тогда вы должны это помнить.

– Что именно?

– Про эскимосов, сэр.

– Про кого?!

– Про эскимосов. Почему они не сбегают с Севера. Он пишет об этом в своих дневниках. Вот и я также, сэр.

– С ума сойти…

Мне вдруг сделалось скучно. Этот черный (вернее, смуглый, но все равно), с его ролью раба-эрудита, надоел мне. Я взял кейс и пошел к двери.

– О сударь, постойте!

– Что еще?

Ведь я, кажется, расплатился с ним?

– Ваш коктейль, сударь! Это подарок. А у меня хобби: вы не позволите взглянуть на линии ваших рук?

А, хиромант… Впрочем, в этом месте это, должно быть, занятно. Он с почтением рассматривал мои ладони. Его собственные были как померанец.

– Да, – изрек он, – не похоже, чтоб вы хотели скорей помереть.

– Я и не хочу, – сказал я.

Я также не хотел той бурды, что он намешал мне. Потом все же выпил. Сок был вкусней.

– Раз так, то желаю удачи.

– Спасибо, Мак.

Я наконец вышел за дверь. Кристалл аэропорта остался сзади – вместе с прохладой и тенью. Горячий воздух ожег мне лицо. Без посредства кондиционера я тотчас постиг смысл слова «жарко». Вокруг, сколько хватало глаз, простиралась голая, как пол, равнина или, возможно, пустыня: я не был уверен в том, что именно вижу. Из географии я знал, что то и другое могло здесь быть. Возможно, это было плато. Горизонт был украшен зубчаткой города. На стоянке плавился единственный автомобиль. К счастью, в нем был шофер. Я сказал, что мне нужно в отель – в любой, по его вкусу. Он скосился через плечо. Что ж, лицо парижанина, средних лет. Никаких каверз крови.

– Мсье прибыл из Штатов?

– Да.

– Хорошо. Это будет вам стоить…

Он назвал цену. Я кивнул. Система охлаждения в салоне работала отлично. Шоссе было прямым, как меч.

Позже мне пришлось убедиться, что дорога от города до аэропорта занимает что-то около получаса. Но тут, вероятно, я уснул. И вдруг, открыв глаза, увидел слева огромные буквы «THANATOS» (их тени были вдесятеро длинней их), а чуть дальше за ними – черный обелиск.

– Основатель, – кашлянув, сообщил шофер.

Мы въехали в город.

Бюст мне представился похожим на негатив. Я не успел рассмотреть черт – город обступил нас. И все же я обернулся. Иегуда Штильман. Местечковый еврей – откуда-то из-под Полтавы. Мы почти земляки. Воображаю: помесь птичьего с детским в лице и непременные дуги очков. Руки интеллигента. Был увезен в несознательном возрасте в Штаты, но уже в двадцать лет – известный архитектор. Толстая мама горда. Кажется, это он придумал самомоющиеся тротуары (апробация – Токио, Амстердам). Самодвижущиеся были и до него. Он только смешал все вместе в своем иудейском тщании сделать рай на земле. Израиль не поддержал: дорого, мало места, к тому же сефарды против (возможно, все было не так). Был выбор: Индия либо Австралия. Индию он не любил. Зато пустыня – библейский эквивалент свободы – взволновала его. Еще и сейчас в город возят студентов, обучаемых архитектуре. И все же провал был полный – настоящий крах. Пять лет в городе никто не жил. Улицы заносило песком. Иегуда исчез. Он стал человеком года, он попал в книгу Гиннесса как архидолжник (Австралия предъявила иск). Скандал с храмом-лотосом в Дели померк, как звезда на заре… Он, вероятно, скрывался. Вероятно, изменил внешность (все, кроме очков). Воображаю: он учит русское «р» под управлением логопеда. На седьмой год город сделали ночлежкой самоубийц. Не знаю, чья это была затея. Не знаю, кто взялся ее осуществить. Верно, не обошлось без тех мифических организаций (ЕЭС, ООН), о которых известно столько же, сколько о китайских богах (возможно, что меньше). Но это была удача. Тротуары задвигались, в окнах замелькал свет. Марсианский кошмар ожил. Пунктиры авиалиний пересекли пегий кружок «ТАНАТОС». Билет на муниципальный счет. Задворки цивилизации. Помойка душ.