— Нет, по крайней мере — не до конца. Да, гребли они без принуждения и в бою участвовали добровольно. Ну так не за золото же боролись — за свободу свою и саму жизнь. А тут, на русской земле, с такими деньгами много можно себе позволить. И более стойким мужам золото свет застило — ломались.

— Вот и я о том же. Есть у меня место укромное, можно сказать — бочажок. Ключи там бьют со дна, вода мутная — не углядишь ничего.

— Так ты что — ценности, никак, утопить хочешь?

— Если яму копать, до Рождества Пресвятой Богородицы не успеем. Да и всё равно — в руках скрытно снести надо, закапывать. Узреют гребцы. А если ладью с ценностями тайно затопить, никто и не прознает, где.

— Вдвоём-то справимся?

— Должны. На свой ушкуй перегрузим всё, что с собой возьмём, остальное — на ладью, и притопим.

— Вместит ли?

— Должна. Да тут недалеко, доберёмся потихоньку, погода, вишь, спокойная, вода — как зеркало.

— На том и порешим.

Сказано — сделано. Монеты в сундуке и кожаных мешочках на ушкуй Павла перегрузили, всё остальное — на ладью. Второй ушкуй совсем пустым остался, зато ладья просела низко — от борта до воды едва ладонь.

Павел и Михаил сами за вёсла уселись. Употели оба, пока ее с места сдвинули. А потом — потихоньку пошли. И захотели бы быстро — не получилось. У Мишки на шее от напряжения жилы вздулись.

— Павел, да где бочажок твой?

— Где-то здесь должен быть.

Мишка из сил выбился, пока Павел не сказал: «Да вот же он!» Однако сколько Мишка не смотрел — не видел. Только кусты низко с берега свисают.

Павел направил судно туда. Раздвинулись кусты, пропустили и сомкнулись следом. Бочажок тот лишь немного длиннее ладьи оказался.

— Снимай одёжу! — скомандовал Павел.

— Это ещё зачем?

— Если мокрыми на ушкуй вернёмся, гребцы догадаться могут.

— Верно, и как я сразу не сообразил?

Павел разделся, Мишка последовал его примеру. Они связали одежду в узел и бросили на близкий берег.

— Теперь мачту давай снимать.

Мишка вопросов не задавал. Помнил он, как у устья Вятки чужое судно в караван врезалось: суда утонули, а мачты торчали над водой.

Они перерезали верёвки-растяжки, вытащили мачту из гнезда и принайтовали её к палубе, чтобы не всплыла.

— Ну, теперь прыгай на берег! — скомандовал Павел.

— А топить?

— Прыгай!

Оттолкнувшись, Мишка перепрыгнул на берег, до которого и было сажени полторы. Не долетел немного, ногами в воду попал. Ух и холодная! Не иначе — от ключей, которые снизу били.

Павел, встав на один борт, начал ладью раскачивать. Всё сильнее и сильнее, пока та бортом воду не зачерпнула. Она тут же просела от лишнего балласта. Павел качнул ещё раз. Вода хлынула через борт, ладья накренилась и пошла камнем на дно. В последний момент Павел ловко перепрыгнул на берег. На поверхность выплыл и лопнул воздушный пузырь, какой-то мусор.

Пока одевались, вода успокоилась. Мишка с Павлом оглядели бочажок. Если не знаешь, ни за что не догадаешься, что здесь судно притоплено с ценными трофеями.

— Паша, а потом-то как найдём место заветное?

— Проще простого. В десяти саженях в сторону Хлынова дерево приметное стоит. Молния в него ударила, надвое расщепила.

— Ага, запомню.

Одевшись, они не спеша пошли к ушкуям.

— Чего-то вас не было долго? А где ладья? — поинтересовались гребцы.

— С нужными людьми дальше ушла, — соврал Михаил.

Монеты он поделил. Каждому гребцу отсчитал его долю, кормчим — по две. Все остались довольны, взвешивали на ладони приятную тяжесть. Никита совсем обалдел от денег, заявил:

— Сроду в руках такое богатство не держал. Брошу теперь работать, буду на печи лежать да на торг ходить, скоморохов смотреть!

— Дурак ты, Никита, — заявил Павел. — Деньги, сколько бы их ни было, всегда заканчиваются. Дело бы своё завёл — вон как Михаил, тогда другое дело. Деньги ведь завсегда — к деньгам. Приумножать их должно, а не спускать бездумно. Понял ли, дурья ты башка?

— Не, я не купец, нет у меня торговой жилки — прогорю.

— Значит, как в Хлынов придём, на тебя можно больше не рассчитывать?

— Конечно! Не хочу больше рисковать. Денег — полно. Зачем мне морока?

И ещё трое выразили желание, получив деньги на руки, выйти из ушкуйников. Зосима мечтал купить большую избу в деревне, недалеко от Хлынова, купить коров, делать из молока сметану и масло на продажу. Онуфрий — тот собрался кузню купить в городе и, как дед его, стать кузнецом.

— Давно руки чешутся молот взять да раскалённое железо мять и гнуть ровно глину. С деньгами я и кузню куплю, и подмастерьев найму, и на крицы железные хватит.

Тихон, выслушав товарищей, тихо сказал:

— А ну вас всех, я в монастырь подамся, деньги братии отдам в дар.

Услышав такие слова Тихона, все онемели от удивления. Никто не ожидал от него такого поступка. Вроде и набожностью особой не отличался, и в бою себя проявил жёстко — немилосердно крушил боевым топором басурманские головы, как орехи. И вдруг — монастырь!

— Грехи на мне тяжкие, — ещё тише, едва слышно произнёс Тихон и, насупясь, отвернулся, отказываясь говорить о личном — болезненном и выстраданном.

И на втором ушкуе тоже трое высказали желание по приходу в Хлынов уйти из гребцов. Конечно, Михаил понимал, что разумный человек, да при деньгах, скорее всего, попытается начать своё дело. Когда над тобой начальника нет, дышится легче, но и риска прогореть больше. Однако ни Павел, ни Михаил не ожидали, что желающих уйти будет аж семеро. Фактически из старой команды, кроме кормчих, остался только Афанасий.

Гребцы — из бывших невольников — есть, но после ухода семерых человек фактически оказывался укомплектованным только один ушкуй. Михаил не особо расстроился — найдутся желающие, но в душе был немного уязвлён.

Вскоре дошли до Хлынова. Благо он уже недалеко был, только прошли поворот и — вот он, во всей красе, город на семи холмах, как и Москва.

Наняли две подводы, перевезли груз домой к Михаилу. Не в лавку снесли, а в жилую комнату. Сумерки уже опускались, потому молодой купец отпустил всех, напомнив кормчему наказ — зайти завтра.

Домашние на радостях не знали, куда усадить Мишку и чем угостить.

— Что-то долгонько тебя не было, ране быстрее оборачивался, — заметил дед.

— И товар чего-то не в лавку, а в жильё принёс, — добавила бабка.

— Надо так. Спать хочу, устал я с дороги. Он проспал долго и встал, когда Павел пришёл.

— Ты ещё в постели? Здоров же ты спать! Как Никита — на печи лежать хочешь?