– Меня тревожит этот разговор, – отрезала леди Лидьярд. – Как раз сейчас деньги – очень болезненный для меня вопрос. – Она не спускала глаз с племянника, проверяя, какое впечатление произведут на него эти слова. – Видишь ли, нынче утром я одним росчерком пера лишила себя пятисот фунтов. А всего неделю назад не удержалась и приобрела новую картину для моей картинной галереи. – Она кивнула на занавешенную пурпурным бархатом арку в конце гостиной – вход в галерею. – Меня в дрожь бросает, как вспомню, сколько пришлось за нее выложить! Еще бы – пейзаж Гоббемы! И к тому же Национальная галерея все время перебивала мне цену. Одно утешение, – заключила она, переходя по обыкновению к соображениям низшего порядка, – после моей смерти Гоббема будет стоить еще дороже.

Когда леди Лидьярд снова подняла на племянника глаза, в них мелькнула весьма удовлетворенная усмешка.

– Что-то не в порядке с твоей цепочкой? – осведомилась она.

Феликс, рассеянно теребивший цепочку от часов, вздрогнул, словно очнувшись. Пока тетушка говорила, его веселость мало-помалу угасала, и под конец он сделался так серьезен и одновременно так стар, что в ту минуту и самый близкий из друзей не узнал бы его. Вопрос леди Лидьярд явно застал его врасплох, и теперь он подыскивал оправдание для затянувшейся паузы.

– Никак не могу понять, – начал он, – чего мне недостает в вашей великолепной гостиной. Чего-то, знаете ли, такого привычного, что я рассчитывал непременно здесь увидеть…

– Может, Тобби? – предположила леди Лидьярд, продолжая наблюдать за племянником с тою же язвительной улыбкою.

– Вот-вот! – вскричал Феликс, с радостью хватаясь за спасительное объяснение. – А я-то думаю: почему никто не рычит у меня за спиной и не рвет зубами мои панталоны?

Улыбка стерлась с лица ее милости. Тон, каким племянник позволил себе говорить о ее собаке, был крайне непочтителен, и леди Лидьярд ясно показывала, что ей это не нравится. Феликс, однако, не внял молчаливому укору.

– Милый, милый Тобби! – продолжал он. – Такой славный толстячок. И с таким дьявольским характером! Даже не знаю, люблю я его или ненавижу. Где он, кстати?

– Болен, прикован к постели, – отвечала леди Лидьярд с таким мрачным видом, что даже Феликсу сделалось не по себе. – Я как раз собиралась с тобой о нем поговорить. Ты у нас всегда всех знаешь. Скажи, нет ли у тебя случайно на примете хорошего собачьего лекаря? Тот, что пользует Тобби, меня совершенно не устраивает.

– Ветеринар? – уточнил Феликс.

– Да.

– Все они шарлатаны, дорогая тетушка. Для них чем собаке хуже, тем лучше: счета-то растут. Впрочем, я, пожалуй, знаю одного человека – одного джентльмена, – который мог бы вам помочь: в собаках и лошадях разбирается лучше, чем все ветеринары вместе взятые. Мы с ним как раз вчера плыли через Ла-Манш на одном пароходе. Вы, разумеется, слышали о нем: это младший сын лорда Ротерфилда, Альфред Гардиман.

– Владелец племенной фермы? Тот, что вывел знаменитую породу скаковых лошадей? – вскричала леди Лидьярд. – Но, Феликс, дорогой, разве я могу беспокоить такого человека ради Тобби?!

Феликс добродушно расхохотался.

– В высшей степени неуместная скромность! – объявил он. – Да Гардиман сам жаждет познакомиться с вашей милостью! Он, как и все, наслышан о великолепном убранстве вашего дома и мечтает взглянуть на него воочию. Его лондонская квартира находится неподалеку, на Пэлл-Мэлл. И если только он куда-нибудь не отлучился, мы вызовем его сюда хоть через пять минут. Но может быть, сначала я сам посмотрю на больного?

Леди Лидьярд покачала головой.

– Изабелла говорит, лучше пока его не беспокоить, – пояснила она. – А Изабелла понимает его, как никто другой.

– Изабелла? – Брови Феликса удивленно поползли вверх. – Кто такая Изабелла?

Леди Лидьярд рассердилась на себя за неосторожное упоминание Изабеллы в присутствии племянника: Феликс определенно был не из тех людей, кого ей хотелось бы посвящать в свои дела.

– Изабелла у меня человек новый, появилась в доме уже после твоего отъезда, – лаконично ответила она.

– Верно, молода и хороша собою? – спросил Феликс. – Э-э, как строго вы смотрите! И не отвечаете. Стало быть, молода и хороша. Так что же мне будет позволено сперва осмотреть – нового человека в доме или новую картину в галерее? Ага, кивок в сторону галереи. Понял, понял! – Он встал и направился было к занавешенной бархатом арке, но, не пройдя и двух шагов, остановился. – Хорошенькая девица в доме – это огромная ответственность, тетушка, – с напускной важностью произнес он. – Знаете, я не удивлюсь, если в конечном счете эта Изабелла обойдется вам дороже Гоббемы… Кто это там в дверях?

В дверях оказался Роберт Моуди, воротившийся из банка. Мистеру Феликсу Суитсэру по его близорукости пришлось вставлять в глаз монокль – только тогда он узнал первого министра леди Лидьярд.

– А-а, почтеннейший Моуди! Он совсем не стареет! Надо же, ни сединки в волосах, мне бы так! Какой краской пользуетесь, Моуди? Да, будь он человек открытый, вроде меня, он бы сказал! А он смотрит букой и держит язык за зубами. Ах, если б я тоже умел держать язык за зубами в бытность мою на дипломатической службе – помните? – до каких бы чинов я теперь дослужился! Однако, Моуди, вы ведь пришли что-то сообщить ее милости?

В ответ на велеречивое приветствие мистера Суитсэра Моуди суховато поклонился, поток острот в свой адрес пресек вежливым, но удивленным взглядом, после чего обернулся к хозяйке.

– Принесли банкноту? – спросила леди Лидьярд.

Моуди выложил банковский билет на стол.

– Я не мешаю? – осведомился Феликс.

– Нет, – ответила леди Лидьярд. – Мне нужно написать одно письмо, но это займет всего несколько минут. Хочешь – оставайся здесь, хочешь – пойди посмотри на Гоббему, как угодно.

Феликс снова не спеша направился в сторону галереи. За несколько шагов от входа он остановился полюбоваться на горку итальянской работы, заставленную дорогим старинным фарфором. Будучи признанным ценителем прекрасного (и никем иным), мистер Суитсэр не преминул отдать дань восхищения содержимому горки.

– Прелестно! Прелестно! – приговаривал он, для наилучшего ракурса откинув голову несколько набок.

Предоставив ему восторгаться редким фарфором, леди Лидьярд и Моуди вернулись к своим делам.

– Наверное, нужно на всякий случай переписать номер банкноты? – спросила леди Лидьярд.

Моуди достал из жилетного кармана бумажку с цифрами.

– Я сделал это еще в банке, миледи.

– Очень хорошо. Оставьте у себя. И надпишите-ка конверт, покамест я составлю письмо. Как зовут священника?

Моуди сообщил фамилию священника и написал адрес на конверте.

Неожиданно вернулся Феликс: уже от самого входа в галерею он увидел тетушку и ее дворецкого за письменным столом, и его осенило.