– Это Белая Мать ждет к себе своих детей. Мы – дети Белой Матери, которая смотрит на нас из рощи, – сказал художник Артем.

Подкопаев услышал отдаленную музыку, слабый гул. Звуки летели из селения, куда тянулся розовый проселок. Все, кто стоял на шоссе, повернулись к отдаленным гулам.

Гул то пропадал, уносимый ветром, то приближался. В нем различались поющие голоса, звенящие удары. Из-за крыш и садов появилось белое облако, большое, медлительное, оно выплывало, колыхалось, текло по проселку, полное нестройных голосов и гулких ударов. Стало видно, что это множество людей, облаченных в белые холсты. Они превратили проселок в молочную реку.

Шествие приближалось. Становились видны красные вышивки, шесты, украшенные лентами. Пение было похоже на ауканье, птичий крик, бульканье дождя. Солнечная пыль, поднятая множеством ног, казалась прозрачным заревом, будто сливалось воедино множество нимбов. Подкопаев видел, как разволновалась Вероника. Ее губы беззвучно вторили этим птичьим голосам и хлюпаньям ливня. Ноги приплясывали в такт гулким ударам. В ней проснулась ворожея, лесная колдунья. Глаза восторженно сияли, словно узрели родное и чудное.

– Они поют и аукают, а деревья в Роще им отвечают! – Вероника издала долгий заливистый возглас, похожий на пение малиновки.

Художник Артем сложил ладонь трубочкой, издал унылый протяжный звук, какой издает в вечерних болотах птица выпь.

Процессия надвинулась, оглушила, окутала пылью.

Впереди катилась телега, запряженная лошадью, которую вели под уздцы два богатырского сложения марийца. Их белые рубахи украшала вышивка из черных и алых крестов. На обоих были красные пояса. Дуга была обмотана полотенцами, а в лошадиную гриву вплетены разноцветные ленты. На телеге, на зеленом сене, сидел белогривый старик в просторных холстах. На его голове красовался белый войлочный колпак. Лоб был повязан красной лентой. Из-под ленты через переносицу, вдоль носа до самого кончика, была проведена черная полоса, делавшая нос похожим на клюв. Плечи украшали крылья сойки с яркой лазурью. К запястьям были прикреплены зеленые ветки. В руках звенели бубенцы. Старик встряхивал руками, бубенцы звенели. Чародей обращал к небу сморщенное лицо и кричал то вороном, то диким гусем, то ухал филином.

Рядом восседали волхвы помоложе, в таких же войлочных колпаках. Играли на гуслях, курлыкали, куковали, запрокидывали головы, так что на горле клокотали кадыки.

Следом катила вторая телега. На ней лежали больные, те, что не могли двигаться. Сидели, свесив ноги, слепцы. Кривлялся убогий, тонко и радостно вскрикивал.

Вокруг телег и за ними длинной белой рекой шли люди. С зелеными ветками, с шестами, на которых колыхались домашние полотенца, с пирогами на деревянных подносах. С коробами, полными зерна, которое они сыпали по сторонам.

Среди них были дети, все в белом. Семенили хрупкими ножками. На их головах были веночки из колокольчиков и ромашек.

Были женщины с грудными младенцами. Было несколько детских колясок. Женские наряды украшали бусы, блестки, ожерелья, собранные из монет.

Среди крепких мужчин и дородных женщин ковыляли старики и старухи, некоторые опирались на палки. И все гомонили, подражали птицам, были похожи на птичью стаю, спустившуюся на землю бог весть с каких высот.

Едва процессия приблизилась и пахнуло конским потом, молодым сеном, сдобой горячих пирогов, Подкопаев ощутил такое детское веселье, такое наивное счастье, что прокричал кукушкой и шагнул в стаю, превратившись в одну из птиц.

– Не улети! – смеялась Вероника, хватая его за руку.

– Есть марийцы, которые живут на земле, а другие летают в небе, а третьи в воде живут и на берег никогда не выходят, – сказал художник Артем, замахал руками и, казалось, оторвался от дороги и некоторое время летел, не касаясь земли.

Шествие двигалось к лесу, к его синеве, через луга. В травах жарко летал ветер. Прозрачные духи сопровождали шествие, и от их крыльев травы сгибались.

Они проходили розовые заросли иван-чая.

Все начинало голубеть от колокольчиков. Ромашки росли так густо, что казалось, это клумбы, которые посадил в полях неведомый садовник, готовясь встретить дорогих гостей.

– Вон идет глава района, – Артем указывал на тучного мужчину в холщовых штанах и рубахе. – А рядом прокурор района. – И Подкопаев видел женщину в холщовых одеждах, грудь которой украшало старинное монисто из серебряных царских монет. – А это Григорий Григорьевич, у которого вы ночевали.

Невысокий лысоватый мужчина держал зеленую ветку, смотрел на них.

– Григорий Григорьевич, как мы вам благодарны! – Подкопаев пожимал руку, только что державшую березовую ветку. – Мы провели сказочный день.

– Приезжайте еще. Всегда рады, – благодушно ответил Григорий Григорьевич. – Пишите свои романы.

– Как было бы чудесно поселиться в домике с совой и написать там роман!

– Пишите. Будем рады, – и он снова взял в правую руку березовую ветвь, поднял ее, как флаг.

Подкопаев шел среди многолюдья. Он был, как и все, в белых одеждах. У него в руке был цветок иван-чая. Ему было чудесно. Он был принят этим добрым доверчивым народом, понимающим язык птиц и цветов. И его любимая, синеглазая шла рядом с ним поклониться Белой Матери.

Они достигли опушки. Лес был просторный, прозрачный, полный света.

Свет лился не только из неба, а окружал каждый ствол. Светились деревья, земля. Люди, попадая в это сияние, тоже начинали светиться.

Под деревьями стояли столы. На шестах были развешаны полотенца. Кипели котлы, шипели сковороды. Разноцветные половики вели вглубь рощи, и там, куда они приводили, стояло дерево. Это была сосна, великолепная, улетавшая ввысь золотистым стволом, высоко в небесах увенчанная серебристой кроной. Ствол казался колонной, поддерживающей небо. Крона тихо сияла. Ствол был подобен световоду, по которому из неба текли чудесные силы. Питали землю, растущие на ней цветы, травы, осенявшие пришедших в рощу людей.

Подкопаев чувствовал исходящую от дерева ясную силу, божественную красоту, небесную мудрость.

Ствол у земли был обернут белыми полотенцами, украшен бусами, монистами. На полотенцах пламенели алые кресты. Это была Белая Мать. Казалось, она улыбается, встречая своих детей.

Подножие Священного дерева устилали лоскутными одеялами, обкладывали подушками. На них уложили и усадили немощных, слепых, расслабленных. Слепые поднимали вверх свои невидящие глаза, словно свет проникал сквозь их слипшиеся веки. Дурачок продолжал кривляться, корчил рожи, прижимался головой к стволу. Белая Мать обнимала его своим светом. Все они были ее дети, все дороги ей.

Пришедший люд наполнил рощу своим гулом, возгласами, топотаниями. Люди, взявшись за руки, окружили дерево одним и вторым кольцом. Повели хоровод, притоптывая, пританцовывая. Оглашали рощу ауканьем, кукованием, щебетом синиц, бульканьем тетеревов, тонкими ястребиными криками.