Смена командующего произошла в самых оскорбительных для достоинства Понте-Корво формах: все участвующие в ней лица были заранее оповещены, кроме самого маршала Бернадота. Новый командующий бельгийской армией, прибыв в Антверпен, первым делом предъявил свои полномочия всем командирам дивизий, а потом уже, убедившись в их лояльности, поехал к Бернадоту и проинформировал его о случившемся.

В письме к Кларку император написал: "Мое намерение заключается в том, чтобы командование больше не находилось в руках князя Понте-Корво, который по-прежнему состоит в связи с интриганами Парижа и во всех отношениях является человеком, которому я больше ни в чём не могу доверять". Особенно возмутил Наполеона приказ Бернадота по армии, в котором он хвастливо заявил, что за 10 дней своего командования 15-тысячной группировкой ему удалось предотвратить вторжение в Бельгию 40-тысячной английской армии. Наполеон, кроме того, полагал, что маршалу было непристойно разглашать военную тайну, называя истинную численность бельгийского контингента, и приказал Кларку либо вернуть маршала в штаб-квартиру армии в Вене, либо отправить лечиться на воды. Мавр сделал своё дело и мог уходить.

Между тем события во Франции принимали драматичный оборот. Члены правительства стали опасаться Национальной гвардии больше, чем вторжения англичан. Во главе гвардии Фуше поставил людей с явным якобинско-республиканским прошлым. Уже имели место столкновения между гвардейцами и частями регулярной армии. Архиосторожный Фуше всё-таки допустил прокол, и в правительственном стане началась форменная паника.

Выяснять отношения с Фуше напрямую император не решился и избрал окольный путь. Он похвалил его за инициативу в мобилизации Национальной гвардии, произвёл его в герцоги Отранто, а всё своё недоверие вылил на Понте-Корво. "Князем Понте-Корво я чрезвычайно недоволен, — сообщил он своему министру полиции. — Тщеславие этого человека безгранично… Я отдал военному министру приказ отозвать его с должности. Он обладает лишь посредственными способностями. Он то и дело подставляет своё ухо всяким интриганам, наводнившим нашу большую столицу".

При последних словах Фуше должен был всполошиться: говоря об интриганах, император явно метил в самого герцога Отрантского. Естественно, после этого Фуше поджал хвост и все свои честолюбивые замыслы поспешил забыть. Письмо императора заканчивалось "доверительными" словами, которые как совершенный перл коварства и тонкой хитрости могли бы претендовать на высшую награду имени Николо Маккиавели: "Скажите ему, что я не терплю интриг, что долг и собственный интерес диктуют ему идти прямым путём… Князь Понте-Корво заработал много денег в Гамбурге, а также в Эльбинге. Это было причиной моих неуспехов в Польше и при Элау. Я сыт его интригами и возмущён, что человек, которого я осыпал почестями, отвечает мне подлостью. Скажите ему, что он не получил ни от одного человека ни одного письма, о содержании которого я не был бы информирован… Все это я сообщаю секретно и доверительно. Воспользуйтесь этим только тогда, когда Понте-Корво сам заговорит об этом. В противном случае не говорите ему ни слова".

Наполеон говорил о Бернадоте, а на самом деле метил в самого получателя "доверительного" послания. И Фуше, естественно, тут же сделал для себя соответствующие выводы: замыслы не удались, но зато он остался цел и невредим. Правда, пострадал князь Понте-Корво, но он тут ни при чём — каждый выбирается из дерьма как может.

Вернувшегося в Париж маршала военный министр Кларк, во исполнение приказа Наполеона, пытается "сбагрить" из Парижа и предлагает заманчивое назначение: командование на испанском театре военных действий, но тот его отвергает. Тогда военный министр раскрывает карты и сообщает о желании Наполеона, чтобы князь отправился "на заслуженный отдых" в свои владения, т. е. в Италию, в княжество Понте-Корво. Князь понимает, что если он последует этому приказу императора, то ему и всей его карьере конец. Он отказывается куда-либо уезжать и говорит Кларку, что как солдат он готов принять любое назначение в армии — даже командовать тремя тысячами солдат против стотысячного противника. Но как гражданин он имеет право на то, чтобы самому определять свое местожительство. Он сложит с себя все титулы и все почести, но предпочтёт остаться во Франции. Император неограничен в своей власти в Вене, но в Париже он бессилен и предписывать ему образ жизни не может.

После этого министр, уяснив для себя невозможность выполнения поручения императора, предложил князю поехать к Наполеону в Вену и поговорить обо всём с ним лично.

9 октября 1809 года между обоими соперниками в замке Шёнбрунн состоялся серьёзный разговор. Император принял маршала достаточно холодно. Он напомнил ему обо всех "гасконнадах", помешавших осуществлению грандиозных планов, в том числе по отношению к Польше и Швеции.

— Шведы и поляки — единственные в Европе народы, которые вам искренне преданы, — отвечает Понте-Корво.

— А какие чувства испытывает ко мне французский народ?

— Чувства восхищения, вызванные вашими оглушительными успехами, — ответил Понте-Корво. За словом он в карман не лезет.

Наполеон растаял от похвалы и ласково пошлёпал ладонью по лбу князя:

— Какая голова!

— Можете добавить, сир: "И какое сердце! Какой дух!"

В конце встречи Наполеон сделал Понте-Корво ещё одно заманчивое предложение — быть его представителем при Ватикане и выполнять роль генерального резидента в Италии. Князь, не отвергая предложения, сказал, что хотел бы удалиться от всяких дел и вести образ жизни частного лица. Вероятно, он почувствовал в этом предложении если не ссылку, то удаление от парижской жизни, а это его никоим образом не устраивало. Император попытался заинтересовать князя годовым окладом в 2 млн франков, и тот обещал подумать. Соперники расстались, сохранив друг к другу неприязненные чувства.

Для Понте-Корво наступал 8-месячный период неопределённости.

21 октября он вернулся в Париж и выяснил, что опять оказался не у дел с формулировкой: "Не годится для командования крупными воинскими контингентами". Ему исполнилось 47 лет. Для многих такой возраст считался тогда пенсионным. Что происходило в душе этого человека, мало известно.

И в это время до него дошли известия о выборах шведского наследного принца на съезде риксдага в Эребру.

Король Густав IV Адольф, заступивший на трон в 1792 году после своего отца Густава III, убитого заговорщиками во время карнавала, стал совершеннолетним лишь через четыре года. В некотором роде на шведском троне оказался свой Павел I: с раннего детства он оказался свидетелем постоянных ссор родителей как между собой, так и с властной, умной и целеустремлённой бабушкой Ловизой Ульрикой, сестрой великого прусского короля Фридриха Вильгельма I. Его мать, датская принцесса София Магдалена, не переставала повторять, что Густав III не являлся его отцом (обстоятельство, которое сыграет потом известную роль в жизни героя нашего повествования), и с этой душевной травмой принц, а потом король был должен жить до конца своих дней.