По пути он стал свидетелем одной уличной сценки, которых происходило в ту пору множество: королевские стражники пинками выгоняли из дверей молодого человека лет двадцати. Тот поднялся, потирая место пониже спины. Вид у него был смышленый, да и выглядел он симпатично.

Франсуа подошел к нему.

— Что с тобой случилось?

— Я был поваром во дворце. Но меня застали за кражей куска мяса, и вот я остался не у дел!

Франсуа вдруг подумал: рыцарь, достойный этого звания, не может предстать перед королем без оруженосца. Почему бы не выбрать именно этого крепкого парня, которого посылает ему сам случай? Но, прежде всего, следовало задать простой вопрос:

— Тебя как зовут?

— Жак Прессар, монсеньор.

— Слушай, Жак, я предлагаю тебе стать моим оруженосцем.

Бывший повар, не раздумывая, согласился на столь неожиданное и заманчивое предложение. Вместе они пошли к старьевщику. Франсуа купил снаряжение для себя и ливрею для Жака. Затем приобрел ему лошадь, которую привязал вместе со своею в конюшне особняка на улице Сент-Антуан, где снял две комнаты, и вечером они отправились к королю.

Франсуа был поражен роскошью королевского жилища. Витражи, гобелены, посуда, светильники — все сияло красотой и свидетельствовало о прекрасном вкусе. На стенах он заметил изображение странного герба: крылатый олень, бело-зелено-красный, и слово «Никогда». Франсуа спросил у Жака Прессара, что это означает.

— Это герб короля, монсеньор. Он взял его, потому что в день его восшествия на престол олень, которого он преследовал, сам подошел к нему. Король украсил голову животного цветком лилии и отпустил на свободу.

— Но что означает слово «никогда»?

— Не знаю, монсеньор.

В сопровождении стражи Франсуа и его оруженосец вошли в приемную, кишащую людьми. Франсуа невольно залюбовался изысканностью костюмов и причесок. С тех пор как он удалился от мира, мода претерпела значительные изменения. Особенно его поразили женские головные уборы: одни напоминали рога, другие имели форму купола, третьи — конуса.

Короля он узнал без труда. Атлетический силуэт, прекрасные светлые волосы, увенчанные короной, не оставляли никаких сомнений.

Рядом с королем шествовала красивая темноволосая женщина с матовой кожей. Ее черные волосы были убраны изящной сеточкой. Она тоже носила корону, и никто бы не усомнился в том, что это и есть королева Изабо Баварская. Франсуа был удивлен ее внешностью. Она больше походила на испанку или на сарацинку, чем на немку. Однако Изабо не лишена была своеобразного очарования.

Франсуа де Вивре собирался представиться королю, но не успел. Тот сам сделал шаг по направлению к нему.

— Кто вы, рыцарь? Я вижу вас здесь впервые.

Франсуа преклонил колено.

— Франсуа де Вивре, ваше величество. Я прибыл, чтобы служить вам, как служил вашему отцу.

Карл VI улыбнулся.

— Поднимитесь, рыцарь. Все, кто служил моему отцу, — достойные люди. Вы поедете со мной на войну против Бретани?

— С радостью, государь.

Франсуа поднялся. Его лицо оказалось совсем близко от лица короля, и он был поражен его бледностью. Лоб молодого властителя покрылся потом, а взгляд казался блуждающим. Неужто король болен?

Рядом стоял его брат, Людовик Орлеанский. Он нисколько не походил на короля. Маленький, злобный, он был похож на своего отца, Карла V. И явно унаследовал его интеллект, лишним доказательством чему являлся его живой, смышленый взгляд. Возле брата короля стояла красавица с матовой кожей, точная копия Изабо. Франсуа поинтересовался у Жака Прессара, не сестра ли это королевы.

— Свояченица… Валентина де Висконти — жена Людовика Орлеанского.

Чуть поодаль Франсуа увидел дядьев Карла VI. От Филиппа Смелого, герцога Бургундского, которого Франсуа впервые увидел при Пуатье, когда тот сражался рядом с его отцом, веяло высокомерием и властолюбием. Жан Беррийский, толстый и розовощекий, казалось, создан был для удовольствий. Его держала за руку совсем молоденькая девушка. Франсуа принял ее было за младшую сестру или дочь герцога, но Жак вновь вывел его из заблуждения.

— Это его супруга, Жанна Булонская. Ей было двенадцать, когда он женился на ней. Я прислуживал на их свадьбе. Теперь ей шестнадцать, а ему — пятьдесят два.

Жан, герцог Беррийский, простовато улыбался. Франсуа не без отвращения смотрел на этого сына короля, который какое-то время правил Францией, а теперь стал жирным старикашкой, выставляющим себя напоказ. Мысленно Франсуа попросил Небо, чтобы никогда ему не довелось превратиться в подобное посмешище.

***

На следующий день Франсуа де Вивре покинул Париж и отправился в путь по направлению к городу Ману, где был назначен сбор армии, которой предстояло сражаться в Бретани. Двигаясь небольшими переходами, Франсуа оказался на месте 25 июля и смог наблюдать, как один за другим подъезжают рыцари. Той радостной атмосферы, которая царила в Шартре перед битвой в Пуатье, не было и в помине. Все выглядели хмурыми и сосредоточенными, они прибыли выполнить свой долг — и только.

Подобное отсутствие энтузиазма объяснялось множеством причин. Прежде всего, противником на этот раз был не англичанин, а бретонец, а сражаться с кузеном всегда неприятно. Помимо этого беспокоили тревожные слухи: герцоги Беррийский и Бургундский откровенно выступали против этой войны. Среди солдат было довольно много их людей: не перейдут ли они на сторону неприятеля в самый разгар битвы?

И, кроме того, здоровье короля определенно внушало опасение. С Пасхи его беспрестанно лихорадило, и все его приближенные утверждали, что он не в состоянии отправляться на войну. Зачем же он так рискует собой? Новая вспышка болезни может оказаться весьма серьезной, если не роковой.

Помимо этого у Франсуа имелись личные причины для беспокойства. При виде всех этих солдат Жак Прессар перепугался. Но это не был благородный страх, как у Франсуа де Флёрена, которому требовалось, чтобы им кто-то управлял; нет, то был животный, утробный страх.

Жак оказался трусом. Он был рожден поваром, а не оруженосцем. Новые обязанности при особе рыцаря поначалу восхитили его, но довольно скоро он осознал, что они налагают на него обязательства участвовать в сражении, а на это он был решительно неспособен. Жак умолял Франсуа позволить ему уехать, но тот оставался неумолим: слишком поздно. Если кража бараньей ноги стоила нескольких пинков в зад, то дезертирство с поля боя каралось смертью.

В конце концов, Жак смирился со своей участью, но от страха превратился в собственную тень и стал походить на зеленоватый, дрожащий призрак…

В начале августа прибыли король с принцами, и стало очевидно, до какой степени слухи были оправданны. Жан Беррийский и Филипп Бургундский тут же удалились в свои палатки, открыто демонстрируя недовольство.

Что же до Карла VI, его состояние, похоже, только ухудшилось. И дело заключалось явно не в обыкновенной лихорадке. Временами молодой король казался совершенно растерянным и сбитым с толку. Врачи и близкие многократно пытались отговорить его от опасной затеи, но своего решения Карл менять не стал. Выступление было назначено на утро 5 августа.