– У вас есть дети? – спрашивает она.

Марти берется за стакан.

– Мы были обречены не иметь детей, – говорит он. Каким-то образом она вынудила его сказать правду о себе.

Когда ее бокал наполовину пустеет, Марти повторяет заказ.

– А теперь довольно о деле, – говорит он. – Если вы проведете небольшую исследовательскую работу и сообщите мне, что нашли, я буду очень признателен. – Он складывает руки, показывая, что меняет тему. – Как австралийская девушка оказалась на Манхэттене?

– Сложная история. Я думала, что хочу профессионально реставрировать живопись, так что несколько лет училась в лондонском Институте Курто. Там меня научили всему, что можно узнать о ретуши и о структуре старых полотен. Хотя даже там у каждого преподавателя были свои правила, и никто ни с кем не соглашался. Мы все шли в паб и спорили, как лучше восстанавливать места утрат. Это очень узкий мирок. Так что я решила переключиться на историю искусств и, скорее всего, буду преподавать. Я подала документы в Колумбийский университет и меня туда взяли.

– Мне кажется, вы будете прекрасным преподавателем. Насколько я могу судить, вы умеете вдохнуть в картину жизнь.

– Спасибо. – Она снимает и убирает очки.

– А сами вы рисуете?

– Больше нет, а в юности рисовала много.

Элли щурится на бокал, и Марти гадает, насколько она близорука.

Она говорит:

– Звучит претенциозно, да? «В юности».

– Ничуть.

Элли отодвигает свой первый пустой бокал на шесть дюймов от края стола.

– А как вы развлекаетесь? Существует ли авангард Колумбийского университета, который каждый уик-энд штурмует Гринвич-Виллидж, играет босиком в Вашингтон-сквер-парке? Есть ли коллеги-мужчины в темных очках и узких черных галстуках, которые водят «веспы»?

– Если и есть, я их не знаю. Я скорее домоседка. И меня это не радует. Просто мне трудно любить людей. – Она придвигает второй бокал, отпивает глоток. – Не знаю, что со мной не так. В детстве меня все считали высокомерной, родители в том числе. Мечтательницам, которые рисуют у себя в комнате, в Австралии не просто, по крайней мере, в тех краях, где я росла. – Она снова оглядывает бар. – Что-то мне страшно захотелось есть.

– Давайте допьем и отправимся на вылазку. Здесь еды практически не дают. Хотите, поужинаем и вернемся? Обычно лучшие группы играют под конец.

– Только если мы купим пиццу в коробке. Можно дойти до Гудзона и посидеть на скамейке.

– Вы говорите о Гудзоне так, будто это Ки-Уэст. Мне совсем не улыбается, чтобы меня ограбил малолетний преступник или алкаш из тех, что живут у реки.

– Вы преувеличиваете.

– Не так уж сильно.

– Значит, решено.

Они допивают, но Элли не может прикончить второй бокал вина. Она встает, чуть пошатываясь. Оставив на столе деньги, Марти ведет ее на улицу.

С пиццей-пеперони и пивом они идут к полоске парка у реки. Деревья здесь чуть заглушают шум транспорта. Народу в парке почти нет: кто-то выгуливает собак, одинокий рыболов закидывает в реку удочку. Марти с Элли устраиваются на скамье, с которой видно, как паромы и лодки движутся между Манхэттеном и Юнион-Сити. Элли берет из коробки кусок пиццы и пытается занести в рот. Углы отгибаются, и сыр капает на белое, расшитое бисером платье.

– Падла, – говорит Элли и тут же поднимает глаза на Марти. – Извините. У меня в семье ругались по-черному.

– Мой отец был голландец и ругался, как бешеный пират восемнадцатого века.

– Не надо было надевать это дурацкое платье. Я почти не выхожу из дома, и в этом часть проблемы.

– Надо заворачивать края пиццы вертикально к середине. Тогда конец не обвиснет.

– Никто не любит обвисшие концы, – говорит Элли. – О господи, я пьяная.

– Ешьте, поможет, – говорит Марти.

Элли указывает на паромы своим уже правильно свернутым куском пиццы.

– Мой отец был капитаном парома в Сиднейском порту. Я только один раз напросилась прокатиться в рубке, и меня укачало. Он сказал, что и правильно, девчонкам там не место. Он жил так, будто родился на сто лет раньше. – Она снова откусывает кусок пиццы. – Я болтаю без умолку…

– Мой отец сам готовил себе тоник, кипятил кору хинного дерева на плите. Может, поэтому мы с вами и любим старинную живопись – наши отцы застряли в прошлом.

Элли прожевывает и говорит:

– Или поэтому, или потому, что нам неуютно в настоящем.

Некоторое время они молча едят, глядя, как огни Нью-Джерси отражаются в речной ряби.

Элли говорит:

– Я ехала в рубке в сильную качку. Думаю, отец хотел меня проверить. Огромные серые валы катились от Манли к городу. Наверное, парому вообще не следовало отходить от пристани, но отец последним обращал внимание на предупреждения. Даже у матросов лица были зеленые. На середине залива мне стало так плохо, что пришлось выбежать на палубу и перегнуться через борт. Я вернулась насквозь мокрая от брызг, и отец ничего не сказал, вообще не обращал на меня внимания до вечера, когда мы вернулись домой. Мы вошли в комнату, и маму чуть инфаркт не хватил от моего вида. Она спросила, что со мной, и отец ответил: «Элли немного укачало, ничего страшного». Меня наизнанку вывернуло, а для него это «немного укачало»! Вот вам вся история моего детства. Как-то сестра сломала руку, а отец со словами «крылышко повредила» сделал ей повязку из куска старой простыни. У нее до сих пор рука кривая. На теннисном корте она бьет под углом пять градусов вбок…

– Суровый у вас был отец.

– Да уж. Он воевал в Первую мировую, и, думаю, часть его характера была на самом деле следствием той давней психологической травмы. До нашего с сестрой рождения у них умер сын. Мне говорили, отец так от этого и не оправился. А вы воевали?

– Я не настолько старый.

– Я имела в виду Вторую войну.

– Нет, меня не взяли. У меня плоскостопие, больное колено и легкая форма астмы. Все, что я сделал для фронта, – составил несколько патентов для армии и флота. Как пицца?

– Восхитительная!

– Расскажите, как вы реставрируете картины.

– Я вгоню вас в сон.

– Проверим.

Элли тянется за следующим куском пиццы.

– Поверьте, ничего интересного в этом нет.

– Мне правда хочется узнать. Пожалуйста.

Она смотрит на реку, потом снова на коробку с пиццей.

– На самом деле бывает очень по-разному. Но о картине надо думать в геологических терминах. Разные слои имеют разную функцию. У картины есть собственная археология.

– Вот почему я думаю, что вы будете хорошим преподавателем.