Украинец, похоже, понял, что тут такое не пройдет, и перешел на русский.

— Чего не тормозим?

— Потому что Ростов пройдем без остановки, — спокойно ответил Стежнев.

— Это что, в расписании так?

— Нет.

— Откуда же ты знаешь?

— От верблюда, — не удержался от хамства Стежнев и показал удостоверение. — Угроза теракта. Приказ Минтранса.

Тут же всполошились люди в ближайших отсеках плацкарта. Они вставали или лежа смотрели в окна, прикрываясь руками от света ламп.

Женщина, сидевшая в ближайшем отсеке, экспрессивно обратилась к Стежневу:

— Что вы там говорили? Какой теракт?

— Никакого теракта! — Стежнев поднял руку. — Обычная мера предосторожности.

— Ни фига себе предосторожность! — возмутился один из экстремалов, слезая с верхней полки. — А ну говорите честно, что случилось?

Стежнев пожалел, что показал удостоверение и начал беседу с украинцем. Теперь въедливые и напуганные пассажиры от него точно не отстанут. С другой стороны, теперь все будут принимать его за офицера ФСБ, а это ему только на руку. У всего есть положительные и отрицательные стороны.

И тут судьба проявила к Стежневу благосклонность. Включились динамики, по которым транслируют радио, и в них раздался мужской голос:

«Внимание! Сообщение от начальника поезда! У Роспотребнадзора есть данные, что в нашем поезде ехал пассажир, заболевший редкой и опасной формой атипичной пневмонии. Велика вероятность, что многие в поезде заражены. Для беспокойства нет причины, болезнь легко излечивается на ранних стадиях. Но она очень заразна, и для проведения необходимых карантинных и медицинских мероприятий решено отклонить поезд от маршрута, чтобы не ставить под угрозу заражения крупные города. В степи будет организован карантинный городок, в котором всем в кратчайшие сроки сделают прививки, после чего поезд отправится по своему обычному маршруту. Прошу отнестись к ситуации с пониманием и сохранять спокойствие».

Динамики отключились, народ загудел. Проснулись спавшие, заплакали дети. Они ничего не понимали, но беспокойство взрослых им передалось.

Стежнев развел руками, мол, ну вот, ничего уже не надо объяснять.

— Это что, теракт? — напрямую спросила поднявшаяся с полки грузная женщина. — Почему тут работает ФСБ?

— Мы отрабатываем все возможные версии, — спокойно ответил Стежнев. — В том числи и такую.

— Но, почему именно в нашем вагоне?

— Потому что именно тут ехал больной. — Стежнев вспомнил фотографию с Еремеенко, которую ему показала Карина, и добавил: — Парень со змеей на футболке.

— А, видали, — не скрывая иронии, пробурчал украинец. — Проводницу нашу кадрил.

Стежнев прикинул, что сейчас не лучшее время соваться к начальнику поезда. Там сейчас все на ушах, в штабной вагон ломанулись пассажиры, и у купе начальника толчется куча народа. Нужно подождать, когда все проводники и полицейские получат распоряжения и начнут их выполнять. Тогда там будет поспокойнее, и можно будет провернуть задуманное. Еще бы паника началась, небольшая, локальная, тогда было бы совсем хорошо. Вот тогда бы туда отправились полицейские, и можно было бы взять в оборот начальника поезда. В таких условиях это уже не составило бы труда.

Стежнев вернулся в купе проводницы и забрал у нее рацию.

— Мне надо знать обо всех происшествиях, информация о которых прозвучит в эфире. Как только что-то случится, туда отправят ментов, а я смогу спокойно поговорить с начальником поезда.

Аня не стала возражать. Даже более того, Стежневу показалось, что в ее глазах промелькнула тень облегчения. Но с чем это связано, Стежнев не понимал. Чему она обрадовалась? Что все скоро разрешится или, наоборот, что все немного затягивается?

Впрочем, история, рассказанная ей, слишком уж соответствовала сложившимся у Стежнева представлениям о ситуации, чтобы в чем-то усомниться.

Через полчаса после Ростова поезд снова начал сбавлять ход. Стежнев подумал, что состав приближается к обещанному карантинному лагерю. Чтобы взбудораженные пассажиры его не донимали, он перебрался в рабочий тамбур и оттуда наблюдал за происходящим снаружи. Впрочем, за окнами была темнота, наверняка их загнали на ветку, проходящую вдали от городов. Лишь впереди маячило какое-то неясное зарево. Ожила рация, проводникам приказали приготовиться к обходу сотрудниками Роспотребнадзора. Затем вызвали именно Анин вагон, пришлось вернуться и передать ей рацию на время.

— Откройте дверь рабочего тамбура, — приказал голос в эфире. — Решено начинать с вас. Говорят, больной ехал в вашем вагоне, но вы не докладывали об отставших.

— У меня нет отставших, это какая-то ошибка!

— Хорошо. С начальником потом будете разбираться. Сейчас не до того.

Аня забрала рацию и покинула купе, готовилась исполнять приказ. Стежнев чертыхнулся про себя и прильнул к окну, недовольный тем, что контроль над ситуацией ускользает из его рук. Зарево становилось все ближе. Похоже, в степи действительно развернули лагерь, успели подогнать мощные генераторы и прожектора. По оконному стеклу полетели косые брызги. Дождь? Как всегда, вовремя. Впрочем, при такой жаре вполне закономерно, что рано или поздно пойдет дождь. Вот и пошел. Вода на стекле еще сильнее ухудшала видимость, размывая и без того скверную картинку.

«Документы бы не начали проверять всерьез, — забеспокоился Стежнев. — Ковалеву конец, теперь некому прикрывать и отмазывать».

Стежнев повел левым плечом, ощущая тяжесть пистолета в кобуре под мышкой. Если будет совсем плохо, придется прорываться с боем. Вряд ли кто-то в лагере готов к вооруженному сопротивлению, да еще со стороны человека с подготовкой, какую имел Стежнев. Но это на крайний случай.

Впрочем, ситуация поменялась так кардинально, что само понятие крайнего случая приобрело другой смысл. Раньше Стежнев во многом осторожничал, чтобы ничем не выдать свой реальный статус бандита, прикрывшегося генералом ФСБ. Приходилось вести себя, как ведут себя реальные сотрудники госбезопасности, так же как они одеваться, даже во многом соблюдать законы и протоколы. Иначе, как говорят в криминальном мире, спалишься.

Но теперь о прикрытии со стороны Ковалева можно было забыть. Стежнев остался сам по себе, и эти уловки теряли смысл. Вести полноценную двойную жизнь невозможно, а значит, возможно, правильнее будет скинуть овечью шкуру, чтобы в ногах не путалась. Это стоило серьезно обдумать. Собственная шкура точно дороже овечьей.

Зарево впереди из бесформенного пятна света превратилось в огни нескольких мощных прожекторов. Их выставили таким образом, чтобы лучи били прямо в окна вагонов, затрудняя возможность изнутри разглядеть то, что снаружи. Кроме того, прямо перед прожекторами разместили три бронетранспортера, чтобы их тени отлично читались на фоне слепящих световых пятен. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять — это всего лишь мера устрашения. Но очень эффективная мера. Никто не рыпнется из поезда, видя силуэты боевых машин.