– Смерть Златолисту! Смерть! – раздался воинственный клич, и отовсюду – сверху, из боковых улиц, от Боричева – понеслись людские бурливые потоки – отряды Доброгаста.

Градом сыпались камни, летело дреколье. Сорванными плетнями перегораживали улицы, теснили всадников. Свистели, улюлюкали и рвали дружину на части. Это было, как гром среди ясного неба.

Златолист растерянно метался из стороны в сторону, поднимал и опускал окровавленный меч; он был разбит, уничтожен. Здание, возводимое с таким терпением, с таким упорством, рушилось на его глазах. Удар был так неожидан, нападавших так много, будто весь многочеловечный Киев в дикой злобе поднялся на него одного. Витязь не успевал отбиваться; люди падали от его меча, но все лезли и лезли. Куда ни взглянешь – беснующиеся волны голов, над ними взлетают мечи, будто Днепр плещет в бурную погоду, а он один, как щепка, на этих разъяренных волнах. На помощь пробился меченый, ляскнули, встретившись, стремена.

– В детинец, князь! – крикнул меченый в самое ухо.

Но Златолист не послушал его. С лицом, искаженным отчаянием и ненавистью, он бросился в самую гущу сражения, рубил, давил конем, бесновался, кричал что-то, пытаясь собрать разрозненную дружину, но это мало помогало. Златолист видел: будто вихрем развеяло дружину по городу, всадников били, сшибали камнями, стаскивали крючьями. Одного загнали на крышу ветхой землянки, крыша рухнула, и всадник провалился, в туче поднявшейся пыли мелькнули задранные лошадиные ноги. Старик-горожанин нагнулся над другим оглушенным дружинником, срезал пояс, поднял кольчугу и всадил под ребро нож. Рванул коня на дыбы Златолист, секунда – и копыто размозжило лицо старику. Мелькнула тень – прыгнул кто-то с дерева на плечи молодому дружиннику, рыча и сжимая друг друга в объятиях, покатились в канаву.

– Доброгаст! Вот он в красном корзне!.. Смерть Златолисту! – воскликнул худой, длинный мужик, глотая свою кровь.

– Смерть Златолисту!.. Смерть!

В какую бы сторону ни поворачивался кмет, отовсюду он слышал только одно слово. Оно горело на острие копья, направленного в его грудь, дышало в воспаленном дыхании, плясало в глазах бесчисленным множеством скрещиваемых мечей, вспыхивало злобными огоньками на кольчуге. Удар! Еще удар! Справа, слева… рука дрожит от напряжения, глаз выбирает жертву… Появились рядом дружинники, один, другой, третий, потом привалила целая дюжина. «Еще не все потеряно», – мелькнула радостная мысль.

– Рубите подлых людишек, чернь подольскую! – воскликнул Златолист, ободрившись. – Ставьте на лбах у них кметские знаки!

Златолист кричал или ему казалось, что он кричит. Надо было окружить себя воинами, сплотить их вокруг себя, ведь так легко было теперь обрушить смертельный удар на подлый взбунтовавшийся люд, смять его, погнать в Днепр. И новопосвященный князь кричал… Но страшная усталость, безразличие поднимались изнутри и овладевали им. Златолист смутно чувствовал – никогда не встанет на ноги его рассеянный род. Наступили новые времена, непонятные, враждебные ему. Один был Златолист, защищая пустое, умирающее слово «род». Кончилось княжение и кончилось не только потому, что не было у него ни пашен, ни рек, ни лесного промысла, но еще и потому, что навсегда оборвалось что-то в груди, иссушило душу. Слишком много ударов нанесли древлянским князьям князья Киева. Душа кмета была похожа на разрытое, опустошенное врагами поле. Подрубленное дерево, пусть оно даже дуб, сохнет, а листья желтеют, становятся золотыми…

Тесные улицы, перегородившие их плетни и наваленное повсюду дреколье не давали возможности развернуться, использовать всю мощь конского натиска. Приходилось топтаться на месте, а народ все прибывал. Мальчишки с горы метко швыряли голыши, какая-то старуха била клюкой по ногам лошади, била и пряталась за дерево. Бледный, как мертвец, с бессмысленным взором Златолист выбрался на дорогу, за ним остальные. Наперерез бежали Доброгаст и храбры. Плотной стеной стали поперек улицы, перегородили ее щитами, выставили копья.

– Сдавайся, Златолист! Кончено! – крикнул Доброгаст.

Но Златолист натянул поводья, пустил коня в галоп. Затрещали копья, грохнули мечи по щитам, три дружинника вылетели из седел, и пошатнулся, рухнул на землю Бурчимуха с разрубленной головой.

Доброгаст схватил под уздцы мечущегося коня, рванул к себе, вскочил в седло.

– Люди! В изгон! К детинцу!.. Добьем зверя в логове! Не дадим ему затвориться!

– В изгон! В изгон!.. – откликнулась тысячная толпа. – Поднялись мы всем Киевом! Не отступим теперь!..

«Вот оно, возмездие!» – ликовал Доброгаст, видя, как людской поток устремился к детинцу.

Идут, наступают друг другу на пятки, тычут в спины кулаками, ощетинились копьями. Лица возбуждены, волною поднимается упоение победой. Не заметили, как подошли к воротам княжеского двора. Словно кто на крыльях перенес их сюда. Златолист успел запереть ворота. Полезли на вал, не замечая того, что стрелы хлещут гуще, чем дождевые струи, что падают и остаются лежать кругом люди. Дружина не выдержала натиска, рассыпалась по двору, одни искали спасения в бегстве, кое-кто пал на колени, большинство укрылось в хоромах. Пока Доброгаст осаждал палаты, Идар бросился к Воронграй-терему в дальнем конце княжеского двора. Рукоятью кончара сбил замок на двери. Пахнуло плесенью. Вошли. Земляной пол задышал под ногами.

– Здесь поруб! – сказал Идар. – Разбирайте пол.

Он приложился к отверстию, в которое на веревке опускала пищу заключенным и крикнул:

– Воля вам, земляки! Свержен Златолист!

Радостным, торжественным гулом отозвались люди из подземелья.

Боярин Блуд, зажав пальцами нос, чтобы не чихнуть, помотал головой, но все-таки не удержался – чихнул, как кошка, и испуганно насторожился. Во мраке подземного хода медленно поплыла горящая свеча, осветила вооруженные фигуры храбров, их суровые, сосредоточенные лица. Остановились. Боясь загреметь мечом, каждый прижимал его к сердцу. Потрескивала восковая свеча в руке Доброгаста, и огромные уродливые тени судорожно метались по стенам, обвешанным грязными лохмотьями паутины.

– Сыро, как в душе водяного, – не выдержав, буркнул Буслай-Волчий хвост.

– Тс-с! – предостерег его боярин и поманил пальцем Доброгаста. – Свети!

Земляной пол стал круто подниматься вверх и скоро еловцы шлемов чиркнули по заплесневелому, осыпающему трухлявое дерево потолку.

– Подполье! – бросил Блуд, надуваясь и смешно выпячивая нижнюю губу. – Нишкните!

Осторожно, переступая с ноги на ногу, пошли дальше. Только чуть звенела кольчуга, будто где ключ пробивал, да крыса бежала, да Улеб сопел носом. Потом к этим звукам присоединились другие, едва различимые, но грозные, рожденные там, наверху, где остатки Златолистовой дружины продолжали упорно сопротивляться осаждавшему их народу.

Мысль Доброгаста лихорадочно работала. Что крикнул ему Идар, когда в общей суматохе они столкнулись у ворот детинца? «Он крикнул, что порубы вскрыты, люди выпущены на свободу и… Нет, не то!» А ведь сердце подсказывает, что это и есть самое важное. «Неужели о Судиславе крикнул Идар? Но что он мог знать о ней?.. Впрочем, не все ли равно? Ведь Судислава предпочла Златолиста…»