Кристофер обратился к летчикам.

– Вы взяты в плен, – произнес он медленно и членораздельно. – Держите руки поднятыми. Полли, беги позвони полковнику Форбсу. Мистер Йорк, велите кому-нибудь из ваших, пусть идут вперед: мы запрем их в церкви и будем охранять, пока их не заберут.

Раздался небольшой взрыв, и остов самолета осел, задрав к небу разбитый хвост.

– Там еще был кто-нибудь? – спросил Кристофер, и в его голосе впервые послышались неуверенные нотки.

Один из пленных жестом показал, что уже поздно, и тут заговорил мистер Йорк.

– Еще немало наверняка, мистер Кристофер, только они все поджарились, обуглились до костей! – Его тон не выражал ничего, кроме удовлетворения.

Кристофер обернулся к Полли.

– Я кому сказал – бегом! – Лицо у него было белое. – Мистер Йорк, прошу вас, ведите.

Она повернулась и побежала к изгороди. Вскарабкавшись наверх, Полли оглянулась: они последовали за ней – целая колонна, а позади Кристофер с двумя пистолетами. Выбегая на дорогу, она вспомнила выражение ореховых глаз мистера Йорка: все-таки Кристофер не хуже папы. Как хорошо, что на прошлых выходных он пошел с папой на поле позади Милл-Фарм, где приземлились парашютисты. Крис тогда спросил папу: откуда он знал, что это наши, а тот ответил: мол, он не знал, но если даже не наши, важно успеть туда первыми. Среди местных царят недобрые настроения, особенно после того, как подбили племянника миссис Крамп. И все равно Кристофер держался очень смело и хладнокровно, разговаривал авторитетно, и фермеры – и даже Рен! – ему подчинились. Правда, наблюдая за ними, Полли догадалась, что им хотелось совсем другого. Особенно Рену – тот давно уже слегка «не в себе», как сказала миссис Криппс, когда выяснилось, что он таскает кухонные ножи и точит у себя на сеновале до невероятной остроты. Впрочем, остальные не лучше.

В кабинете Брига было пусто, номер телефона приклеен к подножию аппарата. На самом деле это номер местного штаба добровольцев, но поскольку штаб располагался в доме полковника Форбса (в его оружейной – там находился единственный аппарат), в обиходе устоялось выражение «позвонить полковнику Форбсу». На звонок ответил некий бригадир Андерсон, и Полли передала ему сообщение.

– Отлично, – отозвался тот, – сейчас приедем. Церковь в Уотлингтоне, говоришь? Молодцы! – И он повесил трубку.

Это прозвучало так, словно они устроили приятное развлечение на свежем воздухе. Со времени приезда Кристофера – официально на каникулы, помочь с разросшимся огородом (а на самом деле ему просто хотелось куда-нибудь сбежать из-за частых скандалов с отцом) – они несколько раз серьезно обсуждали войну. Чем больше она его слушала, тем больше разрывалась между противоположными точками зрения: с одной стороны, в войне нет никакого смысла, и уклонение от службы – единственный достойный выбор; с другой, Гитлер – вселенское зло, и его надо уничтожить во что бы то ни стало. Плюс ко всему на них в любой момент могут напасть и захватить страну, и этому нужно сопротивляться изо всех сил – так сказал мистер Черчилль. Говорят, король упражняется в стрельбе из ружья в садах Букингемского дворца, чтобы в случае чего достойно погибнуть в сражении. По крайней мере, он не сбежал в Канаду, как голландская королевская семья – все-таки неплохой человек. Конечно, это ужасно, когда ты ни в чем не уверен, но что поделаешь? Она попыталась расспросить об этом мисс Миллимент. Та внимательно выслушала и сказала, что искренность в любом случае является достоинством, даже если выражается в нерешительности. Позднее она добавила, что принципы могут быть очень жесткими, но если уж ты их принял, будь готов заплатить любую цену. Больше, кажется, и спросить было некого: папа так тяжело работал, что совершенно выматывался. Мама проводила все свободное время с Уиллсом или писала Саймону в школу (когда не лежала с обострением язвы). Она сшила Полли два миленьких платья, но на примерках вела себя довольно резко. Уже давно они не разговаривали по душам.

Кристофер оказался неожиданно приятным дополнением к ее жизни. Каждое утро он работал на огороде – бабушка одобрительно отзывалась о нем как о прирожденном садовнике. После обеда они ходили гулять. Сначала разговаривал не особенно много, а то и вообще молчали, разве что он обращал ее внимание на всякие интересные детали: след кролика, гнездо, куда кукушка подбросила яйцо весной, гусениц на тополях, которые Бриг посадил в год коронации. Однако мало-помалу, скупо отвечая на вопросы, он оттаивал и принимался что-нибудь рассказывать. Показал ей блокнот с мастерски выполненными карандашными набросками. У него даже птичья лапа или ветка папоротника выходили необычно. Как только в поле зрения попадалось что-то интересное, он садился и зарисовывал. Полли долго не решалась признаться, что тоже рисует – ее рисунки выходили гораздо хуже, – но в конце концов не выдержала и показала ему один из своих лучших набросков, и он отозвался весьма одобрительно.

– Только не бросай, – велел он. – Пусть это будет не развлечение, не обязанность, а привычное занятие.

Единственное, что осложняло новую дружбу, – это Клэри. Она совсем не хотела гулять: часами сидела на яблоне, читая книжки не по возрасту, вроде «Черного красавчика», и плакала, не переставая. После того ужасного вечера, когда стало известно о дяде Руперте, Клэри проплакала и проговорила всю ночь, а потом как отрезало. Теперь она молча караулила почтальона и первой просматривала все письма, а каждый раз, когда звонил телефон, замирала – даже, кажется, затаивала дыхание, однако новостей так и не было, хотя прошло уже полтора месяца. Непонятно, что с ней делать, о чем говорить… В то же время Клэри дико ревновала к Кристоферу, высмеивала их дружбу или дулась, когда Полли возвращалась с этюдов. Если Полли приглашала ее с ними, та лишь фыркала. Если предлагала заняться чем-нибудь вдвоем – получала в ответ: «скучнее и придумать нельзя» или «у Кристофера выйдет куда лучше». На уроках вела себя отвратительно: бедная мисс Миллимент долго терпела неряшливую домашнюю работу или даже ее отсутствие. Как-то раз Клэри заявила, что перестала писать в дневник, поскольку это глупо и бессмысленно, и мисс Миллимент, которая никогда не теряла самообладания, с трудом сдержалась. Она обращалась с Клэри все мягче и мягче, что лишь раздражало девочку еще больше, пока однажды не выдержала и не повысила голос: как она смеет так разговаривать?! Повисла ужасная пауза. Полли видела, что мисс Миллимент всерьез рассердилась – маленькие серые глазки сердито сверкали за толстыми стеклами очков. Наконец Клэри нарушила молчание: «А какая разница? Жаловаться-то на меня некому! Всем все равно». Она встала и вышла из комнаты, а у мисс Миллимент на глаза навернулись слезы. Единственным человеком, с которым она вела себя прилично, была Зоуи: Клэри помогала ей ухаживать за малышкой, купать, пеленать, восхищалась ее улыбками и с бесконечным терпением бегала на посылках. Ребенок – девочку назвали Джульеттой – словно бы держал их обеих на плаву, говорили они только о ней. А когда Невилл приехал на каникулы и у него обострилась астма, Клэри сидела с ним по ночам, читала ему рассказы о Шерлоке Холмсе и заставляла снова чистить зубы, если он ел печенье в постели. Обо всем этом Полли знала, поскольку часто искала ее, чтобы убедиться, все ли с ней в порядке. Лишь в такие моменты Клэри была похожа на прежнюю себя.