Орландина ощутила, как слегка нагрелся ее медальон, когда монах приблизился. Слуга Христов как‑то неестественно покосился на воительницу, но ничего не сказал. Зато возле тишком усевшихся на лавке старика со старухой аж сделал стойку, как охотничья собака.

– Чую, нечистым духом от тебя, дед, несет, прямо как от козла! Признавайся лучше сам, где домовых незарегистрированных скрываешь?

– Мил человек, да откуда ж?! – всплеснул руками Угрюм. – Да от ваших штучек все домовые давно бы без памяти валялись да от боли вопили!

– Верно, старый хрыч, – подтвердил монах. – У нашего батюшки добрые причиндалы против нечисти имеются. Ладно, похоже, не врешь.

Тут амазонка почуяла легкий зуд под кольцом, когда‑то данным ей Смоллой. Несомненно, то, что творила странная парочка, имело отношение к магии Малых Народцев. Это ее почему‑то встревожило. Ведь хотя она и не была таким глубоким знатоком христианских догматов, как сестра, но помнила, что к магии и чародейству они относятся очень неодобрительно. Впрочем, кто разберет? Куявцы издавна были объявлены отцами со Святого острова еретиками…

Недобрые гости ушли не прощаясь.

– Эхе‑хе, – вздохнул Угрюм. – А вот еще лет пять назад хотели у нас училище ведовское организовать – академию чародейства и магии по‑иноземному… Даже начали по Куявии искать ребят да девок с особыми способностями к волхованию.

– Ох, не дай Сварог, – сплюнула Родислава, – доберется до списков этих Кукиш‑свинорыл! Уж и без того говорят черносутанники, что надо бы в колдовстве повинных сжигать…

Орландина понимающе кивнула, хотя идея с академией показалась ей не слишком удачной. Школа колдунов – это больше на сказку какую‑нибудь похоже. От века было так, что чародеи наговоры да зелья свои от дедов к внукам и от учителя к ученику изустно передавали. Хоть у знахарки сельской, хоть у друидов, хоть даже у премудрых жрецов египетских.

– А чего это они плели насчет духа нечистого? – спросила воительница. – Или монету вымогали?

– Да как тебе сказать? – усмехнулся Угрюм. – Выходит, Бублик ничего такого не говорил про меня?

– Нет… – помотала Орландина головой. – А что?

– А то, – настоятельно сообщила Родислава. – Угрюм‑то мой из малородцев будет.

– Ну не совсем чтобы из малородцев, – бросил, усмехаясь, старик. – Брат Вареника, знакомца твоего и деда Бублика этого пустоголового, отцом мне приходится. А мать из киевлян была.

Орландина растерянно оглянулась на бабку.

– Так это… у лешаков с людьми детей вроде не бывает, – только и выдавила она.

Тут ветхие днями и рассмеялись.

– Еще скажи, что у мавок лесных, дриад по‑вашему, от любви с парнями вашими дети не рождаются, – бросила Родислава, многозначительно улыбаясь. – Слыхал, Угрюм? Нас‑то с тобой нет, потому как нас быть на свете не может!

И старая чета залилась беззлобным смехом.

– Детей семерых народили, да внуков дюжина уже, а стало быть, так‑таки нас и нету?!

И вот тут Орландина все поняла. И почему черты лица старца кажутся ей смутно знакомыми, и почему у старой Родиславы так молодо и необычно сияют глубокие, сине‑зеленоватые глаза…

И еще поняла – опасаться предательства в этом доме ей не придется.

– Конечно, – поясняла меж тем хозяйка, – редко такое случается. Но случается.

– Ладно, Ласка, – хлопнул ладонями по коленкам Угрюм. – Давай, что ли, баньку истоплю, да переоденешься, да передохнешь с дороги. А завтра…

– А завтра я во дворец пойду, – насупила амазонка брови. – Со Светланой Повидаюсь да разузнаю, как вы тут дошли до жизни такой!

– Что, прямо так сразу? – в один голос изумленно изрекли Угрюм и его супруга.

– А мне медлить не с руки, – пожала в ответ плечами девушка.

– Оно и верно… – кивнул чуть погодя старик. – Потому как чую, времени у нас несильно много…

Среди ночи Орландина проснулась. Словно что‑то толкнуло в бок.

Сначала подумала, что это кошка, балуясь, прыгнула. Любят мяукалки рядом с людьми спать. Тепло им.

Однако, открыв глаза, поняла, что причиной ее пробуждения был неясный голубоватый свет, лившийся из дальнего угла избы. Там, склонившись над столом, над чем‑то трудились старик со старухой.

– Все сделала, как надобно? – прошептал Угрюм.

Наверное, дед был туговат на ухо, поскольку его шепот был сродни чуть ли не крику.

– А то как же, – ответствовала Родислава. – По амбару помела, по сусекам поскребла…

– А веник заговорила?

– Ты меня еще учить станешь! – изобиделась бабка. – Чтоб мавка да не умела прутья заговорить!

– Ладно, ладно, – примирительно проскрипел лешак. – Что там у нас еще? Сметана из‑под черной коровы?

Старушка кивнула.

– Масло какое раздобыла? Конопляное или заморское, подсолнечное?

– Ой, Угрюм, ты вообще умом рехнулся! – взмутилась мавка. – Когда последний раз на торжище был? Знаешь, сколь за горшок солнечникового ломят? Три резаны! А наше, из конопель, на одну тянет!

– Ну, тебе виднее. Однако ж наше и смердит поболе. Чтоб гостья ненароком не угорела.

Они оглянулись на полати, где слала амазонка. Девушка для пущей важности всхрапнула.

– Умаялась, сердечная, – пожалела Родислава.

– Хм, хм, – покрякал себе в бороду дед.

Орландина даже заподозрила, что он знает, что за ними подсматривают. Столь двусмысленным показалось ей Угрюмово кряхтенье.

– Ну что, инда начнем? – спросила мавка.

– Род и Ладо с нами! – торжественно произнес старик. – Меси!

«Любопытно, что они там собрались делать? – пронеслось в голове у амазонки. – Наверное, хлеб печь».

Заприметила, что в печи огонь.

Старуха и впрямь принялась замешивать тесто.

Но полно, старуха ль?

С руками, по локти измазанными мукой, над столом склонилась… молодая женщина средних лет. Нет… девушка с пышным станом и волосами, почему‑то отливающими зеленью. Она полголоса запела необычную песенку:

На море, на Океане,

На острове, на Буяне.

Стоит дуб столетний

За сто верст заметный…

Тут в песню вступил низкий и молодой мужской голос. Это уже и Угрюм сбросил пару десятков годков, обернувшись пригожим вихрастым парнем.

А под дубом тем

Стоит печка белая.

И у той печи

Колобка бабка делает.

И снова запела мавка:

Она месит тесто не пресно,