Не спотыкаясь. Купчино – направо.

Налево – ход из Преисподней. Дым

Горчит во рту. Рука сжимает трость.

Едва заметно вздрагивают ноздри.

Он видит свет: колодезные звезды.

Он знает будущее: «Дай, чтоб не сбылось!»

Он помнит прошлое: изрубленный остов

Кифары. Визг. И хохот василиска:

– Ты мертв, Орфей!

Коричневые брызги

Пятнают полы черного пальто

И небо цвета взмученной воды.

Приблудный пес трусит неподалеку.

Пустой мешок оттягивает локоть.

Слепой Орфей идет через пустырь.

Ведун сидел на лавке, прикрыв очи. Но все одно видел и стол, и чашку с зельем, и свою беспалую руку на черной столешнице. А кабы и не видел – все одно. Черные стены, черные руки, черное зелье… Все черное.

Всегда черное. Черная изба, где жил мальчонкой. Черные растрескавшиеся бревна, черный клочьями мох. Вспомнил, как продали Дедке…

Батька вывел его со двора на улицу. Тогда Малец не знал почему. А батька знал: кто колдуна на подворье пустит – беду накличет.

Знал не знал, а, как углядел Малец Дедку, сердечко в пятки ушло. До того перепугался, что ручонку из батькиной ладони выдернул и дал бы деру, да пойман был за вихры. Пойман и вытолкнут наперед.

Ох и страшный был Дедко. Сутулый, ручищи мало не по земле метут, космы – шерсть медвежья, рожа что блин. Ясно, чужак! А уж глазищи! Чисто прижмурившийся филин. У людей таких не бывает…

– Энтот? – Батя отвесил Мальцу подзатыльник.

– Угу,– не сказал, филином ухнул чужак.

В заскорузлой, как сухая земля, ладони блеснуло серебро.

Батька принял монету, оглядел подозрительно: вроде настоящая.

– А то, может, еще кого возьмешь? – спросил.– Шестой он у меня, да не последний. Может, еще девку? До пары?

– Нет, человече, мне этот нужон… – И, помедлив, спросил: – Не жаль сынка-то?

– А чё жалеть? – Батька нахмурился.– Все одно за зиму один умрет. Может, он как раз… Бери, слышь! – Он толкнул Мальца вперед, и тут же клешнястая, без двух пальцев лапа замкнула тощую ручонку.

– Да ты, это, хоть не убьешь его? – вдруг обеспокоился батька. И сам тут же смутился. Уже ведь продал…

– Не убью,– обещал Дедко.– Коли сам не помрет.

И пошел. Малец упирался, босые ноги елозили по мокрой траве, а колдун словно и не замечал. Шел себе и шел.

– Ну тады ладно! – крикнул вслед батька и воротился во двор.

Малец перестал сопротивляться, смирился и полушагом-полубегом потрусил рядом. Только раз, перед поворотом, оглянулся…

Шли долго. Весь оставшийся день и еще полночи. Малец совсем уморился. Но понял: идти по чащобе с колдуном – хорошо. Не страшно. И кормил его Дедко тоже хорошо. Лепехами, настоящим копченым мясом, даже бражки глотнуть дал.

До избенки добрались за полночь. До этой самой, где и поныне жил Бурый. А косая она была уже тогда. А внутри и тогда было пусто, черно и страшно. Страшней, чем в лесу.

Колдун толкнул его на лавку, затворил дверь.

– Знаешь, кто я?

– Ведьмак,– пробормотал Малец.

Дедко хохотнул:

– Почем знаешь?

– А глаза, чай, есть! – От его смеха мальчик слегка приободрился.

– Вижу, что есть… Покудова.

Малец набычась поглядел на него. Не испугался. Кто ж купленного раба портить станет.

– Так-так-так,– бормотал Дедко, высекая огонь.

Ишь ты, сам творит, не боится богов! Дома-то у Мальца огонь – летошний. Настоящий. А угаснет по нерасторопности – у своих возьмут. Такой же.

– Запалим печурку,– ворчал-напевал колдун.– Запалим печурку, спроворим зельицо…

Он сидел на корточках к Мальцу спиной, и тот, решившись, встал и потихоньку двинулся к двери. Уж в лесу он как-нибудь. Серый, чур его, не съест, а от нечисти у Мальца знак тайный есть. Братья старшие показывали…

– Сел назад! – хлестнул окрик.– Резов! Сел, сказано! Я тя и спиной вижу!

Малец вернулся на лавку.

– И запомни,– продолжал Дедко.– Вдругорядь говорить не стану: в рака обращу да в кипяток брошу. И съем.

– Ты ж батьке обещал не убивать… – напомнил Малец.

– А что мне твой батька? – усмехнулся колдун.– Я и батьку твоего могу – в рака. Сам же сказал: ведьмак! – И, вставши, снял со стены ремень.

– Драть будешь? – испуганно спросил мальчик.

– Драть? Хм-м… То батька с мамкой тебя драли. А я, ежели забалуешь, ножик возьму да таких вот ремешков со спины твоей нарежу. Токо ты не забалуешь. Без глаз-то…

– Чё? – скорее удивился, чем устрашился Малец.

И тут колдун ловко опрокинул его на лавку, придавил коленом и прикрутил ремнем. Да крепко, и не ворохнуться. Даже лоб перехватил.

Привязал, взял нож и сунул в огонь.

Скосив глаза. Малец видел, как постепенно наливается красным искривленное острие.

– Ты что ж, впрямь очи мне выткнешь? – в панике закричал он.

– Угу.– Колдун глядел на нож.

Решив, что накалилось достаточно, вынул лезвие из огня, подошел к мальчику.

– Ой, дедушка! Ой, не надо!!! – истошно завопил Малец.

– Не надо, баишь? – Раскаленный кончик ножа, источая жар, застыл у переносицы.

Мальчик перестал рваться, замер, глядя на красное жало скошенными глазами.

– Молодец! – неожиданно одобрил колдун. И отодвинул нож от лица.– Коли не заплачешь – резать не буду. А все ж очи твои надобно перетопить. Больно ярки, сини. Мне таки не надобны.– Помолчал. Затем продолжил: – Больно тебе будет. А ежели закричишь или заплачешь – быть тебе слепу. Разумеешь?

Мальчик не отвечал.

– Ну?

Малец моргнул, не в силах слова вымолвить. Белый стал, как снятое молоко.

Ведьмак бросил нож на стол и вышел. Вернулся с горшочком.

– Не кричать! – напомнил еще раз.– Не то – без очей!

И, зачерпнув вязкого грязно-красного месива, с размаху плюхнул на глаза Мальца.

Мальчик успел зажмуриться, но все равно жгучая боль достала. Содрогаясь, он вцепился в края лавки. Он помнил: кричать нельзя. А боль была такая, что никак не сдюжить. Заполнила всю голову. Показалось, глаза расплавились и вытекли на щеки. Что эта жижа и есть его глаза…

Но Малец не кричал. Прокусив губу, сжавшись, выдавливал из себя вопль, выпускал его чрез зубы, обращая в тихий жуткий вой…