Махсури не приходила к ним никогда.

Соломон да Кошта рассказал всё жене, и они упросили Кассовского познакомить их с Омой. Ома отказалась куда-нибудь идти — у неё не было хорошего платья, а оба старые были теперь малы. Кассовский объяснил это Летиции. Та выслушала, кивнула и ушла.

Вечером, когда Кассовский пришёл домой, он обнаружил там Летицию и её кухарку Патти. Они принесли сумки с продуктами, и Патти гремела посудой на кухне, напевая креольские песни о плохих ушедших в море мужчинах.

Испуганная Ома в новом жёлтом платье с цветком в волосах сидела на стуле в большой комнате, не касаясь спинки. Её большой живот лежал у неё на коленях. В углу комнаты стояла деревянная голубая кроватка для ребёнка, рядом с которой хлопотала Летиция. Она производила много шума и всё время смеялась. Ома её боялась и взглядом просила Кассовского не уходить.

Летиция стала приходить каждый день, и постепенно Ома к ней привыкла. Когда Летиция узнала, что Кассовский ещё не водил Ому к врачу, она ворвалась в офис и устроила шумный скандал обоим — ему и своему мужу. Соломон вздыхал и чувствовал себя виноватым.

Он повысил Кассовскому зарплату и нанял ему в помощь старую индианку из Бомбея печатать бумаги по-английски.

Ома родила в августе, в большом госпитале на Гравенстраат. Ей оставалось несколько дней до пятнадцати, и молодой врач-голландец потребовал, чтобы пришла её мать. Йинг появилась днём, в красивой соломенной шляпе, с завёрнутой кастрюлей в руках, и никто в больнице не верил, что Ома её дочь.

Летиция была в госпитале с утра, шумно ругая тихих чёрных медсестёр, скользящих по светлым больничным коридорам. С Омой всё было в порядке, но Летиция продолжала кричать и требовала, чтобы ей показали ребёнка. Она не верила, что Ома родила девочку.

Через неделю Ому отпустили домой. Летиция приходила теперь каждый день, с утра, и оставалась до позднего вечера. Иногда она приводила с собой Патти, которая готовила вкусную тяжёлую креольскую еду, от которой у Омы болела голова. Еда пряно пахла, и вечерами Кассовский долго стоял на пороге кухни, вдыхая этот терпкий протяжный запах. После этого ему всегда хотелось женщину.

Девочку назвали Алиса. Так её назвала Ома, которая читала в школе книгу Кэрролла. Ей нравилась история о том, как можно провалиться в заячью нору, а там другой мир, где всё по-другому. Она надеялась, что так случится с её маленькой дочерью. Потом Кассовский часто думал, что это и накликало беду.

Первой, что с Алисой что-то неправильно, заметила Йинг. Она увидела это на третий месяц, когда помогала Оме её купать.

Кассовский только вернулся домой и сидел в большой комнате, которая теперь стала детской. Ома спала прямо здесь, на диване, рядом с маленькой голубой кроваткой. Йинг держала девочку одной рукой и что-то говорила Оме по-китайски, показывая на ребёнка. Ома молча слушала. Они обтёрли Алису полотенцем, и Ома стала её кормить.

Йинг смотрела на дочь и внучку и качала головой. Затем она пошла с Кассовским в его спальню и как-то рассеянно довела его до оргазма. Когда Алиса начинала плакать, Йинг замирала, прерывая любовь, и внимательно слушала её плач.

В ту ночь Ома первый раз пришла к Кассовскому в комнату. Он проснулся оттого, что она была рядом, в постели, почувствовал её упругий требовательный язык, а потом она взяла его сверху. Кассовский ещё наполовину спал, но Ома продолжала скользить на нём, и постепенно они начали двигаться вместе. Ей было больно — внутри ещё не зажило до конца, и ей нравилось, что было больно. Потом она резко вскрикнула — от боли? от наслаждения? — и упала на Кассовского, прижавшись к нему всем своим маленьким телом. Он почувствовал её горячие слёзы у себя на лице.

— Что? — спросил Кассовский. — Что случилось?

— Мама сказала, что Алиса больна, — шептала Ома мокрыми губами ему в шею. — Она сказала, что Алиса не такая, как другие дети.

Утром они понесли ребёнка к врачу, который ничего не обнаружил. Ома недоверчиво его слушала, успокаиваясь всё больше и больше.

Она рассказала это Летиции, и та начала кричать, что Йинг ничего не знает, что девочка совершенно здорова и, когда вырастет, выйдет замуж за принца.

Ома и Кассовский по субботам ходили в гости к да Кошта, где Соломон закрывал все окна в доме, чтобы на Алису ничего не попало. Он сделал Кассовского партнёром, отдав ему двадцать пять процентов всего бизнеса.

Алиса росла, и Летиция каждый день гуляла с ней в Палментуин Парк, гордо везя перед собой розовую коляску. Ома шла рядом, одетая и причёсанная как кукла. Летиция собиралась осенью послать её в Швейцарию, в колледж для девочек. Кассовский считал, что Летиция просто хочет остаться с Алисой одна.

Когда Алисе исполнилось два года, уже нельзя было отрицать, что с ней не всё в порядке. Она хотела надевать одно платье — голубое в белый горошек, которое ей купила Летиция. Когда на нее пытались надеть что-то другое, Алиса начинала надрывно кричать и кататься по полу. По утрам она укладывала все свои мелкие игрушки в прямую линию — в строго определённом порядке — и впадала в истерику, если хоть одну сдвигали на миллиметр. Алиса могла часами сидеть на полу и бить ладонью по полу в одном ритме. На прогулке она хотела идти только по одной стороне улицы, останавливаясь всегда в одних и тех же местах. Алиса не смотрела взрослым в глаза и вообще мало реагировала на окружающих. Она жила, погрузившись в свой мир раз и навсегда заведённых привычек и установлений.

— Алиса была аутичка, — сказал Кассовский. Он посмотрел на Илью, который уже доел все печенья с большой тарелки. — Ничего, скоро будем ужинать.

Со стороны реки кто-то прошёл вдоль стены дома и открыл входную дверь. Илья встал, чтобы встретить высокого худого светлокожего креола в зелёной одежде, что в больницах носят хирурги. У него было красивое нервное лицо и продолговатый череп, покрытый мелко свёрнутой чёрной проволокой волос. Он был немолод, но из-за худобы казался без возраста, от тридцати до пятидесяти.

Креол улыбнулся и протянул Илье руку:

— Алонсо. Извините, что пришлось ждать.

У нас сегодня трое новых больных, один операционный. Потерпите ещё немного, меньше чем через час будем есть. Моя жена скоро освободится и придёт к нам.

Доктор Алонсо обнял Кассовского без слов и сел на низкую деревянную скамеечку у стены.

Он согнул длинные ноги и положил подбородок на колени. Доктор Алонсо был похож на большого породистого добермана; казалось, он готов в любую секунду распрямиться и вытянуться в дрожащую струну.

Кассовский отреагировал на появление хозяина едва заметным кивком; он был погружён в свою историю и отказывался возвращаться в настоящее. Он был там — со своей маленькой девочкой, которая хотела ходить только по одной стороне улицы, в одном и том же голубом платье в белый горошек и в одни и те же места. Он был там, где лежали её игрушки, вытянутые в одну линию, в одном и том же порядке, раз и навсегда.

В комнату ворвалась Дилли и остановилась, увидев Алонсо. Тот внимательно её оглядел, затем посмотрел на Кассовского. Кассовский утвердительно кивнул. Доктор Алонсо что-то сказал Дилли на аравак. Та сразу притихла и села на пол, там, где стояла. Она поджала ноги и села на пятки, похожая на маленькие сидячие индейские статуэтки из тёмного дерева. Илья заметил, что на её белом платьице-халатике не хватало двух пуговиц.