Для всех нас, русских, украинцев, грузин, белорусов, казахов, Великая Отечественная война — справедливая война с ненавистным врагом, посягнувшим на свободу и независимость нашей Родины.

Эти мысли и чувства, наступательный порыв, с которым советские войска шли на земле в битву за Днепр, воодушевляли меня.

Веду свою групп>^ на прикрытие наземных войск. В воздухе спокойно. На земле, под нами, — бой. Вдруг вижу: на нас сзади, сверху, заходит пара вражеских истребителей — «охотников».

«Охотниками» были отборные фашистские летчики, матерые воздушные волки.

Надо было действовать мгновенно.

Быстро развернулся навстречу им. Но они пронеслись мимо и начали уходить на запад. Что такое? Мои товарищи, не дожидаясь команды, ринулись вдогонку. Ничего не понимаю! Как могли они нарушить дисциплину? Кричу по радио:

— Вернитесь обратно!

Но ответа нет. Ушли.

Я не мог понять, почему мои испытанные ребята, нарушив боевой порядок, оставили войска без прикрытия.

Я уже знал коварную тактику врага. Немецкая пара была, по-видимому, выслана как приманка, чтобы отвлечь и увести в сторону от немецких бомбардировщиков наши самолеты. Мои летчики отлично знали об этой уловке врага. Но не всегда в такой момент сразу все учтешь, сложность и заключается в том, чтобы быстро принять решение. Я так стремительно развернулся на вражеских «охотников», что мои ребята не успели, очевидно, дать себе отчет в обстановке й под влиянием порыва, решив сбить немцев, ушли далеко за линию фронта. А здесь, внизу, наши войска ведут бой, и, быть может, от того, насколько надежно будет прикрытие с воздуха, зависит успех.

Остаюсь один прикрывать порученный моей группе участок. Минуты тянутся удивительно медленно.

Внимательно слежу за воздухом. Жду. Вот-вот появится группа вражеских бомбардировщиков. Удастся ли мне одному отогнать врага? Огненная пелена стелется над землей. Столбы дыма смерчами подымаются вверх.

Смотрю — выше меня, с запада, от горизонта отделяется несколько точек. Я наготове. Вглядываюсь внимательно. Нет, не то! Возвращаются мои товарищи. Я обрадовался — мы сила, когда вместе! Даже перестал сердиться на них. Знаю, как им будет стыдно за свою оплошность. Начал пристраиваться. Я — к ним, а они — от меня. Посмотрел на часы: время, отведенное на прикрытие, истекало, и потому мои летчики спешили на аэродром. Мой самолет они, наверно, приняли за самолет противника.

«Дайте срок, домой прилечу — всыплю вам, голубчики!»

В ту же секунду по радио раздалась команда с земли:

— Соколы, соколы! Юго-западнее Бородаевки противник бомбит войска!

Сколько вражеских бомбардировщиков, охраняют ли их истребители — не сообщалось.

«Эх, хлопцы, хлопцы, поспешили уйти! Как бы хорошо вместе нагрянуть на немцев!» — подумал я. И стало еще досаднее.

В воздухе ни одного нашего истребителя. Мне предстоял неравный бой. Решаю заблаговременно открыть фонарь кабины — аварийно он у меня на самолете не сбрасывался. Если меня подожгут или самолет совершенно потеряет управление, придется прыгать с парашютом к нашим. Но фонарь не открывался — заклинило. Меня охватило неприятное чувство неизвестности и нависшей опасности.

Опять команда с земли:

— Атакуйте!

Передаю по радио, что нахожусь в воздухе один. Получаю короткий и ясный ответ:

— Атакуйте!

Вот они. Подо мной, на высоте шестисот метров, около восемнадцати пикирующих бомбардировщиков противника. Стремительно работает мысль. С высоты трех тысяч пятисот метров вхожу в пике и на большой скорости врезаюсь в строй вражеских самолетов.

Чувство одиночества, охватившее меня минуту назад, исчезает. Я не один! Внизу мои боевые товарищи — пехотинцы, артиллеристы, танкисты. На расстоянии нескольких тысяч метров я как бы чувствую их «локоть». Знаю: они с надеждой смотрят на меня, летчика-истребителя.

Сознание воинского долга удесятеряет силы. Вихрем проношусь над врагом. Немецкие стрелки открыли огонь. В мою сторону летят огненные трассы. Волчком верчусь в воздухе. Появляюсь то тут, то там, то вверху, то внизу, и это, видимо, ошеломляет немцев. Маневрами, неожиданными для противника, поворотливостью, точностью и быстротой движений мне удается вызвать у врага смятение. Фашистские летчики, очевидно, решили, что я не один. Вражеские стрелки ведут огонь, а я маячу то над ними, то под ними.

Так стремительно я, кажется, еще никогда не действовал. Мотор на все лады поет свою боевую песню. И я по одному звуку знаю, что самолет точно и послушно работает вместе со мной. «А ну еще, друг, а ну еще! Выжмем из себя все, что возможно!» — говорю я своей машине.

Самолеты противника построились в оборонительный круг. Надо его разбить. Прошло всего пять минут, но какими длинными показались они мне! Беспокоило, что кончается горючее. Вражеские истребители меня не атакуют. Но все же я начеку. Ищу глазами наши истребители, но тщетно: прикрытия нет. Надо действовать молниеносно и самостоятельно.

Откалываю один самолет противника. Открываю по нему огонь в упор. Самолет, охваченный пламенем, идет к земле. Остальные бомбардировщики пускаются наутек, беспорядочно отстреливаясь. Пучок трассирующих пуль несется мимо меня.

Горючее уже совсем иссякает. Я «отвернулся» от уходящих бомбардировщиков и на бреющем полете выскочил к себе на аэродром. Знаю, что меня уже не ждут. Возможно, оплакивают. Время, отведенное для патрулирования, давно истекло.

Вижу — внизу у землянки стоят летчики и смотрят вверх. Товарищи заметили мой самолет. Встречают. Окидываю взглядом стоянки самолетов моей эскадрильи — все ли машины на месте. Все здесь, дома. На душе становится легче. Нельзя терять ни секунды! Быстро иду на посадку. Приземляюсь. В конце пробега остановился мотор. Запас бензина кончился.

Такой полет у нас назывался полетом «впритирку». Я часто летал так, точно рассчитывая время и запас бензина. На этот раз мотор остановился раньше, чем обычно. Но остановись он несколько раньше — я бы, возможно, не дотянул до аэродрома, и посадка была бы гораздо сложнее, быть может, не удалось бы спасти самолет.

Вылезаю из кабины. Летчики моей эскадрильи стоят навытяжку и молчат. Лица у них растерянные, пристыженные.

Я снял шлем. Помолчал, сдерживая себя, и потом медленно и негромко сказал:

— Где же это видано, чтобы без приказа командира отрываться от группы? За сбитым погнались и войска оставили без прикрытия. Командира бросили. Позор!

Вперед шагнул мой заместитель Паша Брызгалов.

— Разрешите доложить, товарищ командир? — говорит он и умоляюще смотрит на меня. — Вы знаете, что у Гопкало машина — копия вашей…

Смотрю на Гопкало — он уставился в землю и покраснел так, что даже уши у него горят.

— Гопкало увидел, что немецкие истребители уходят. Увлекся, вырвался из строя и погнался за ними, а мы спутали его самолет с вашим и пошли вслед. Когда возвращались, приняли вас за противника, спешили домой и проскочили мимо. Все, товарищ командир.