Так вот, выгребая со дна остатки картошки, я вдруг обнаружил в углу на дне мой мешочек с «пистолями». Оказывается, Лида не выкинула его на помойку, как обещала, а спрятала. Почему? А потому что она физически не может ничего выбросить, даже никчемную дрянь. Тимофеич ее так и называет – старьевщица. Я не рискнул взять весь мешочек, так как наш отсек закрывается на почтовый замочек, а ключ висит в комнате на гвоздике, поэтому меня сразу бы вычислили, как Иоганн Вайс – агента Абвера. Я отсыпал полгорсти «пистолей» и снова хотел кому-нибудь позвонить. Но, видимо, с тех пор что-то в телефонах переделали: кружок проскакивал в щель, на том конце провода снимали трубку, говорили «алло», но моего ответа не слышали… Оставалось проиграть бессмысленные «пистоли» в кости, что я и сделал. Но тут Петька Кузнецов по секрету раскрыл мне другой, новейший способ звонить без денег…

– Площадь Дзержинского. Политехнический музей. Следующая остановка – площадь Ногина – конечная, – донесся из репродуктора скрипучий голос водителя.

Лида вскочила как ужаленная и метнулась к дверям.

– Вы выходите, выходите? – нервно вопрошала она пассажиров, стоявших впереди.

– Не волнуйтесь, гражданочка, здесь почти все выходят.

– Мне очень надо!

– Всем очень надо!

– Я с работы отпросилась!

– Все отпросились.

Когда началась война, дедушка Илья ушел на фронт и сразу же пропал без вести, а бабушку Маню с дочками отправили в эвакуацию, и Лида, с детства любившая считать ворон, зазевалась на какой-то остановке, отстала от поезда и бегала по перрону, рыдая, звала мать и сестру. Начальник станции ее пожалел и пристроил к санитарному эшелону, который должен был дня через три нагнать состав с эвакуированными в Челябинске. Так и случилось. Конечно, Лида жутко переживала, зато кормили у медиков на убой, даже шоколад давали. Но с тех пор она панически боится отстать, проехать свою остановку и потеряться в пути.

Мы сошли на тротуар перед входом в Политехнический музей, здесь автобус сворачивал налево, на Солянку, там делал круг и двигался в обратную сторону, а вот 25-й троллейбус шел дальше вдоль Кремля, через Балчуг, на Пятницкую улицу, которую местные называют почему-то «Ленивкой». От остановки до бабушкиного дома пешком пять минут мимо деревянного Пятницкого рынка, где продают сладких петушков на палочках.

Как зачарованные, мы стояли на краю широкой площади. Слева в отдалении виднелось метро, похожее на огромную суфлерскую будку, вроде той, что в фильме про Льва Гурыча Синичкина. Если пройти дальше, по старинной улице имени 25-го Октября, попадешь на Красную площадь, к Мавзолею. Недавно мы ходили туда всем классом, и должен сказать: мертвый Ильич выглядит под стеклом гораздо лучше, чем грузчик Шутов в гробу. Вовка Соловьев шепнул, что вождя вечером, когда доступ заканчивается, раздевают и опускают в ванну со специальной живой водой, где держат до утра, потом достают, вытирают насухо, одевают, обувают, кладут на место и лишь потом пускают любопытных представителей трудящихся.

– Это, наверное, очень страшно! – ахнула Дина Гапоненко.

– Что?

– Ленина мыть. Я помогала маме купать бабушку. Она у нас не ходит. Жутко смотреть…

– Да, трусов и паникеров туда на работу не берут, – кивнул Вовка. – Но главное – абсолютная секретность, все дают подписку до самой смерти никому не говорить, чем они там занимаются, даже родственникам…

– Ты-то откуда знаешь? – удивилась Дина.

– Мой отец там работал…

– Значит, твой отец – болтун, находка для шпиона! – засмеялся я.

Соловьев дал мне под дых – и мы подрались прямо на Красной площади, за что нас разбирали на совете отряда.

На правой стороне площади Дзержинского возвышается большое – в целый квартал – мрачноватое здание с черным гранитным низом и темно-желтым верхом. «Лубянка» – говорят про этот дом, почему-то понижая голос. Лида, посерьезнев лицом, называет это здание иначе – «КГБ». Когда я, будучи еще совсем глупым, спросил у весельчака Башашкина, как расшифровываются эти три буквы, он со смехом ответил:

– Контора городских бань.

Дедушка Жоржик (он тогда еще не умер) нахмурился и строго сказал, что если Батурин будет и дальше так шутить, то ему в этой самой конторе когда-нибудь намылят как следует голову.

В центре площади, на круглом высоком постаменте посреди цветочной клумбы стоит Железный Феликс в шинели до пят. Когда в третьем классе нас приняли в пионеры и мы под руководством Ольги Владимировны выбирали, чьим именем назвать наш красногалстучный отряд, я предложил Феликса Эдмундовича Дзержинского, уж очень он мне понравился в фильме про революцию: чуть что – хватался за огромный маузер. Но большинство класса проголосовало за то, чтобы носить имя Аркадия Гайдара. Что ж, я не против: Чук и Гек, несмотря на всю свою безалаберность, мне тоже нравятся. А вот «горячий камень» я, став окончательным стариком, все-таки расколол бы и начал жизнь сначала!

– Какой он красивый! – счастливо вздохнула Лида.

– Кто? Дзержинский?

– «Детский мир»!

Это правда! Огромный магазин весь как будто состоит из высоченных и широченных закругленных вверху окон. Сквозь стекла видны зигзаги лестниц, по которым снуют крошечные, как муравьи, люди. Полфасада занимает транспарант со словами: «Скоро в школу!» На нем нарисованы первоклашки: мальчик с ранцем за плечами, в фуражке и кителе, перетянутом ремнем, а также девочка с огромными бантами. Одной рукой обняв букет величиной с дерево, а другой размахивая портфелем размером с автобус, она, радостно обгоняя одноклассника, мчится в Страну Знаний. Странные все-таки люди – художники! Ну какая фуражка, какой китель, какой ремень? Еще бы сапоги изобразили! Когда я в 1962-м пошел в школу, ничего этого уже не было, а вместо фуражки мальчикам полагался серый берет. Подозреваю, устаревший плакат нарисовали давным-давно и никак не соберутся переделать на современный лад. То ли просто забыли, то ли государственные деньги экономят…

– Бежим, а то скоро народ с работы повалит – к прилавку не подступишься! – заторопилась Лида.

Мы перешли проезжую часть, потом, не доходя до «Книжного мира», повернули налево, и двинулись вдоль «Лубянки». Народу кругом было много: женщины в пестрых летних платьицах, мужчины в светлых брюках и белых нейлоновых рубашках с завернутыми рукавами, дети в майках и коротких штанишках. Лето!

Когда мы спешили мимо зарешеченных окон первого этажа КГБ, дорогу нам заступил широкоплечий гражданин в темном костюме и галстуке, в руке у него шипела черная рация с антенной, совсем маленькая, не больше пачки соли. А вот в кино связисты таскают на спине в рюкзаках огромные, как ящики, передатчики с двухметровой, похожей на спиннинг, антенной.

– Гражданочка, остановитесь немедленно! – мягко, но строго приказал он.

– Ой, мы торопимся! – взмолилась Лида.

– Успеете! Всего несколько минут. Разве не понятно?