Глядя на мои нравственные муки, Иван Георгиевич сжалился и перестал смотреть на меня с ожиданием во взоре, как бы поторапливая: мол, давай, не тяни кота за хвост!

– Недаром в народе говорят: утро вечера мудренее. Думаю, Анна Михайловна, все-таки вам следует хорошо выспаться и поутру на свежую голову решить, что вы хотели бы рассказать вашему покорному слуге. Понимаю: перед вами стоит непростая задача, но кто знает, может, вы окажетесь проницательнее бедного исправника и найдете объяснения некоторым вещам, кои непосвященному человеку кажутся непонятными.

Я благодарно протянула ему руку, каковую Мамонов поцеловал.

– Спокойной ночи, ваше сиятельство. Это пожелание в нынешних обстоятельствах кажется мне весьма своевременным.

Я пошла к себе в спальню – Аксинья молчаливой тенью следовала за мной.

Она ничего не говорила, но по глазам я видела, что девушка не прочь обсудить со мной ночные события. Моя мама, княгиня Лидия Филипповна, не терпела никакого проявления вольнодумства или самовольства у слуг.

– Спросят – скажи! – требовала она от прислуги.

Аксинья достаточно была вышколена ею, чтобы сказать что-то без разрешения. Вряд ли мне когда-нибудь удастся держать слуг такой жесткой рукой...

– Ну и как ты думаешь, мог такой человек, как Джим Веллингтон, убить двух женщин и попытаться зарезать Кирилла Ромодановского?

– Господин Джим – человек благородный, – ответила Аксинья. – Он не станет бить ножом спящего человека.

Я, откровенно говоря, удивилась ответу моей горничной. Благородный, надо же!

– А уж душить женщин – тем более?

Аксинья уловила насмешку в моем голосе, поэтому только согласно кивнула и все.

– А поручик Зимин стал бы бить ножом спящего человека? – продолжала допытываться я.

Она замялась.

– Господин поручик – человек военный. Он должен слушаться своего командира.

– То есть, если бы ему приказали, мог бы и ударить, и задушить?

Аксинья промолчала, опасливо косясь на меня. Наверное, подумала, что я, подобно моей матушке, могу накричать на нее: мол, ишь воли взяла, позволяет себе обсуждать господ!

– А господин Ромодановский? – все никак не могла угомониться я. – Если бы его не ударили ножом.

– Господин Ромодановский мог бы.

– Вот это да! – искренне удивилась я. – Ты откуда это знаешь? Он с нами всего-то два дня.

Может, покойная матушка была права и не стоит вести беседы со слугами? Как она воспряла духом! Еще бы, крепостной позволили обсуждать знатных людей...

– А Кирилл, значит, человек не благородный?

Аксинья притихла, видимо, в надежде, что я от нее отстану.

– Нет, ты говори, раз начала.

– Грех, барышня, на человека напраслину возводить, а только мнится мне – он лишь притворяется добрым... И с Хелен этой, покойной, при всех говорил ласково да весело, а когда я мимо пробегала, случайно слышала...

– Подслушивала? – уточнила я.

– Госпожа Хелен вскрикнула, вот я и остановилась, думала, мало ли, может, ей плохо сделалось. Из-за двери тихонечко выглянула, а господин Кирилл схватил ее за горло и говорит так зло, с угрозой: «Только посмей рот открыть! Ты знаешь, что может быть...»

– Ты ничего не перепутала?

Я даже невольно понизила голос, как будто раненный ножом Кирилл мог встать с постели, чтобы нарочно подслушать мой разговор со служанкой.

– Как можно, барышня. Я сама так перепугалась. На цыпочках отошла к двери да как побежала, еле на крыльце опомнилась...

– Ну хорошо, допустим, злодей – это Кирилл, – продолжала я рассуждать вслух, – тогда кто пытался убить его?.. А что, если это сделал Исидор?

– Исидор? – изумленно переспросила Аксинья. – Да зачем ему это делать?

– Ну, не знаю, может, они знакомы, – неуверенно предположила я. – Почему обязательно подозревать господ? Разве не могут быть злодеи среди слуг?

– Могут быть, – согласилась моя горничная. – Вот Осип, к примеру, в разбойники подался.

– А ты слышала, он убил кого-нибудь?

– Я в имении недолго жила, – пожала плечами Аксинья, помогая мне снять шлафрок и лечь в постель, заботливо подтыкая одеяло, – но крепостные говорили, что он не душегуб, а такой, что завсегда пыжился... Из тех, что в брюхе солома, а шапка с заломом... Исидор другой... Он ведь давно мог уйти. Семью завести. Делом каким заняться. Но он как бы при Эмилии. Изабель покойная, сказывают, ему завещала за девчонкой приглядывать. Вот он и глядит. Не шибко так на глазах, а вроде издалека следит, чтобы не обидел кто...

Она замолчала, и я поняла, что у нее есть еще что сказать, но горничная не знала, как я это восприму.

– Ладно, говори, чего ты там придумала.

– Я не придумала, – торопливо зачастила Аксинья. – Но когда была жива ваша матушка, Исидор к ней приходил. И вроде какую-то дорогую вещь предлагал, только бы она дала вольную Эмилии. Он клялся, что тотчас увезет ее во Францию и княгиня ее больше никогда не увидит. Лидия Филипповна драгоценность взяла и обещала подумать. А тут война началась. Когда французы-то к Москве подошли, князь все добро решил припрятать. И драгоценность эту тоже, хоть матушка ваша ее отдавать не хотела...

Вот драгоценность и объявилась! Уж не знаю, откуда она оказалась у Изабель, а потом у Исидора. Может, в самом деле в жилах Эмилии течет королевская кровь? Если это так, подобная вещь могла перейти к ней от кого-нибудь из предков...

Как, однако, причудливо судьба плетет свои кружева! С какого верха человек может упасть на самый низ! Разве думал отец, приглашая в Россию Изабель, что не только не сможет как следует обеспечить ее жизнь, но и рожденную от нее дочь, по сути дела, отдаст в рабство?

Но я тоже хороша! Не подумала, как сделать так, чтобы с моей помощью восторжествовала справедливость, а старалась обходить стороной бедную девочку, и смотрела на нее свысока, и не хотела слышать о том, что крепостная может быть моей сестрой...

Что подумает отец, глядя на меня сверху? Я была уверена, что он в раю, несмотря на этот свой грех прелюбодеяния. Защитники родины все должны попадать в рай, даже если они допустили когда-то роковую ошибку...

И разве я не могу исправить свершившуюся несправедливость, признав Эмилию своей сестрой?

Но легко было так думать. Стоило мне представить себе, как я призову Эмилию к себе, как стану с ней говорить, у меня заранее язык примерзал к нёбу.

Аксинья давным-давно спала, а я все ворочалась с боку на бок, все думала, думала и наконец решила: я непременно исправлю несправедливость, учиненную моей семьей над этой девушкой. Может, такое случится не сразу. По крайней мере не завтра. Но она долго этого ждала, сможет подождать и еще немного.