Джонс кинул взгляд на два свернутых послания, которые лежали перед ним, и подумал о том, что уж лучше бы его повесили.

Не хватало лишь одной записки. Он взял обе бумажки, поднял их и отпустил, чувствовал себя при этом школьником, который ест сухой хлеб, оставляя шоколад на потом.

Он спросил себя о том, не желает ли третий король-маг, тоже сделать ему подарок, но просто не знает, как это сделать.

Он снял трубку и набрал прямой адмиральский номер, думая лишь о том, не пришла ли в голову адмиралу мысль об отключении линии.

Нет, он этого не сделал. Он сидел у телефона и снял трубку, прежде чем кончился первый гудок. Так как с одной стороны могло быть не больше одного абонента, он не счел нужным первым начать разговор.

— У меня здесь было много народа, — сказал Джонс вместо вступления.

— Я тоже так думаю, — ответил адмирал, голосовые качества которого ничем не уступали рычанию полковника. Потом, после тягостного молчания: — Я надеюсь, что вы не догадались пригласить остальных?

Джонсу удалось извлечь из себя трехсложный крик мужского сопрано человека, возмущенного тем, что его обвинили в изнасиловании.

— Адмирал!

— Очень хорошо. Вы обладаете чувством инициативы, мой мальчик.

Джонса так и подмывало спросить, какие шансы он имеет в плане карьеры, но он удержался и стал ждать дальнейшего развития событий. С адмиралом было даже легко говорить, при том условии, естественно, если плевательница была под рукой. Ему подумалось, что адмиралу будет не так-то легко в отличие от полковника нанести ему личный визит, так как у него не было в Пентагоне своих апартаментов, а принять Джонса в своем кабинете в силу известных обстоятельств он также не сможет.

— Я бы никогда не решился вам об этом говорить, но мне надо уходить, и мы с вами, скорее всего, больше не увидимся. Дело в том, что вы нечаянно унесли с собой мою зажигалку.

— О! — только и смог произнести адмирал.

— К несчастью, у меня даже спичек нет, — продолжал Джонс. — Ну, хорошо, я вас оставляю в покое. Я сейчас спускаюсь вниз к ОРАКУЛУ. Был рад с вами познакомиться, сэр.

Он повесил трубку, засунул в рот сигарету, не зажигая, впрочем, ее, положил оба клочка бумаги в левый карман штанов и начал спускаться быстрым шагом в подземелье, которое даже аборигены Пентагона никогда не называли коридорами.

На углу того из них, который вел к ОРАКУЛУ, ему повстречался молодой лейтенант в морской форме, непонятно как здесь оказавшийся, который подошел, улыбаясь во весь рот.

— Огоньку, сэр?

— С удовольствием.

Офицер протянул ему зажигалку, которую почему-то забыл зажечь. Джонс взял зажигалку, прикурил и засунул ее в карман.

— Благодарю вас.

— Не за что, — ответил, удаляясь, лейтенант.

На контрольном пункте он спросил у часового, не было ли визитеров.

— Ни одного, господин Джонс.

— Это самая приятная новость за весь день.

Он расписался в журнале, потом прошел в конец коридора, по пятам сопровождаемый часовым. Каждый извлек свой ключ, и вдвоем они открыли комнату. Джонс подумал, что сможет почувствовать себя лучше, лишь когда этот день закончится.

— Вы это мне говорите? — спросил часовой, и Джонс понял, что произнес последнюю фразу вслух.

Он закрыл за собой дверь, быстро прошел маленькую прихожую, отодвинул засовы, преграждающие путь в святая святых. Он был один в этом храме. Джонс посмотрел на машину. Машина посмотрела на него.

— Рискую повториться, но все же скажу, — начал Джонс, как будто продолжая прерванный разговор, — на венец творенья ты абсолютно не похож. За все те невзгоды, которые ты нам доставил, ты мог бы выглядеть и поприличней!

Машина не ответила. Она могла читать и осуществлять сложнейшие операции, но не имела, попросту говоря, органов чувств. Вследствие чего она не подозревала, что Джонс находится в комнате наедине со своей горечью. Машина действительно была ни на что не похожа, если смотреть на нее с этой точки зрения. Ее передатчики, ее приемники, соединительные провода и интегральные схемы занимали значительный объем, который действительно вызывал уважение, но эта маленькая комнатка не давала абсолютно никакого представления об их протяженности; человек мог видеть только то, что находилось снаружи, не имея ни малейшего представления о том, какой монстр с щупальцами скрывается внутри (как это всегда бывай). Святилище, которое некоторые называли Субурбт Дельфи, дельфийский пригород, было не чем иным, как простой металлической перегородкой, которая производила на наблюдателя ничуть не большее впечатление, чем передняя панель встроенной электрической плиты. Имелась также электрическая лампочка серого цвета, которая никогда не выключалась (так как она свидетельствовала о том, что ОРАКУЛ находится в работе, а ОРАКУЛ всегда находился в работе), консоль со стулом, специальная пишущая машинка, имеющая шрифт Бодони (на которой оператор набирал вопросы), раздвижное табло, окруженное линзами (с которого машина считывала вопросы), и большая кнопка начала действия (которая как бы говорила: "А ну, малыш, теперь твоя очередь отвечать"). Но установить листок с отпечатанным вопросом на табло для чтения и нажать кнопку — вполне тривиальные действия — были для человека неподготовленною фантастическим экспериментом, так как ОРАКУЛ работал так быстро, что ответ, каким бы ни был вопрос, начинал появляться раньше, чем оператор успевал отпустить кнопку приведения в действие.

Почти всегда.

Джонс сел за консоль, включил свет, достал зажигалку адмирала, квадратную зажигалку, которая разбиралась очень просто, и извлек маленькую бумажную трубочку, которая находилась между резервуаром и корпусом. Бензин слегка размыл буквы, но текст можно было прочесть. Потом он достал два бумажных квадратика, которые находились у него в кармане, разгладил все три послания ладонью, положил их перед собой, собрал их в маленькую кучку и как можно веселей обратился к машине, как молодой супруг к своей жене в день свадьбы:

— За нас с тобой, Чарли.

Несколькими секундами позже свадебного настроения как не бывало. Джонс задержал дыхание, потом начал ругаться на чем свет стоит всеми ругательствами, которые он только знал, потом прекратил ругаться, потому что это было просто глупо. Тряся головой в приступе самобичевания, а именно так оно и было на самом деле, он вновь приступил к работе над тремя посланиями, напечатал их шрифтом Бодони с соблюдением всех промежутков и интервалов и проставил перед каждым вопросом кодовый номер его владельца. Такие номера сама машина присваивала всем, кто имел к ней доступ, в ее памяти данный код ассоциировался с личным делом владельца, таким образом, когда набирался один из кодов, машина тут же определяла положение того, кому он принадлежал,