Собственно говоря, Парижская коммуна – это рождение и недолгое торжество Первого Интернационала. Коммуна просуществовала недолго, однако коммунары успели выпустить ряд декретов – по поводу занятости, собственности, национализации, образования.

Правительство Тьера, изгнанное из Парижа, переехало в Версаль, поэтому правительственные французские войска, вошедшие в Париж и расстрелявшие коммунаров, называют «версальцами».

Здесь важно то, что уничтожение Парижской коммуны осуществлялось при поддержке вчерашнего врага – Пруссии. Соединенными силами бисмарковской прусской армии (оккупировавшей север Парижа) и войсками «версальцев» (им пруссаки подготовили фронт) Коммуна была подавлена – массовые расстрелы продолжались два дня, и 30 тыс. (некоторые историки дают цифру 70) приговорили к каторжным работам.

Объединение со вчерашним врагом для подавления внутреннего мятежа социалистов – это случай в Новой истории частый. Причем именно прусский юнкер мгновенно превращался из агрессора в цивилизатора – помощника по борьбе с бунтовщиками. На излете Первой мировой, в 1918 году, вчерашние враги (прусские офицеры и российские генералы) действовали вместе против большевиков – правда, на тот момент Коммуна оказалась крепче, чем ожидали.

В 1937-м прусский Легион Кондор бомбил Гернику, а революционный Мадрид (с ним вместе и очередной Интернационал) был Сталиным отдан на растерзание тогдашним «версальцам» – «марокканцам» генерала Франко.

К прусской помощи в борьбе с коммунизмом обращались генералы Краснов, Шкуро и Власов – а что империя, завещанная Бисмарком, при этом росла и укреплялась, генералов занимало во вторую очередь: главное – раздавить коммуну, уничтожить варварство.

Череда франко-прусских войн (1870, 1914, 1939 – и вплоть до сегодняшних трений франко-прусского Евросоюза) может быть истолкована не только как постоянная борьба за Эльзас и таможенный контроль, но как соревнование двух строительных концепций Европы. Внутри европоцентристской картины мира этот спор для истории был главным.

Возникшие после революционного 1848 года, прусская и французская версии развития Европы описывают то поле, которое мы сегодня определяем не ясными для нас самих словами «право» и «лево». Некогда высказанная историком Нольте концепция «европейской гражданской войны 1914–1945» вполне может быть скорректирована до «перманентной франко-прусской войны». Работа Шпенглера «Пруссачество и социализм» была именно об этом конфликте: да, строительство справедливого общества необходимо, однако существует присущий нациям порядок, где социализм и справедливость рождены не классовым созданием, но обоснованы культурой и семьей.

Тем самым франко-прусский конфликт обозначил два полярных принципа: классовый и национальный, принцип большинства и принцип привилегированного меньшинства.

Заложником в этом споре – третьим лишним – выступила идея Коммуны, которую предавали все, и охотно.

Раз преданная в 1871 году Тьером, коммуна была предана потом Сталиным – пожертвовавшим Испанией ради укрепления своей Империи, а потом и вовсе расстрелявшим Коминтерн.

И коммунары, расстрелянные 26 мая 1870 года на Пер-Лашез, и Либкнехт, убитый в Берлине, и республиканцы, отправленные Франко в каменоломни, и интербригадовцы, которых обвинили в троцкизме и расстреляли, – это все про одно.

Начиная с 1848 года Европа вырабатывала стратегию выживания, подходила к чеканным формулировкам фашизма. И фашизм возник как единственно верное решение, как союз пруссаков и версальцев, как союз Краснова и Гитлера, как союз Легиона Кондор и Франко. Всякий раз, когда французская, республиканская, модель побеждала – фашизм неизменно брал реванш.

Берлинская стена – как и линия Керзона, как и Железный занавес – в принципе, была всего лишь символическим решением «франко-прусской» проблемы.

Горбачев принял эту стену за преграду, отделяющую восточное варварство от западной цивилизации – и в бойком азарте посетителя супермаркета, который ждет открытия магазина, эту стену сломал. Теперь эта «франко-прусская» проблема снова актуальна, а как ее обычно решают, вы и сами знаете.

Послезавтра, 12 мая, в Оксфорде открывается интернациональный симпозиум «Вулкан», он организован силами Оксфордского университета и Ашмолеан-музея. Придумал этот симпозиум я, и докладчиков выбирал по миру тех, кого считал необходимым слушать сегодня, – мне приятно, что почти все согласились. Нескольких именитых профессоров добавил Университет. Удалось собрать исключительных умников. Приедут и будут говорить старинные друзья: Эрик Хобсбаум, Тони Негри, Витторио Хесле, Тимоти Редклиф, Мэлиз Рутвен. Также будут и те, кого не имею чести знать лично, но знаю по текстам – и всегда хотел познакомиться. Всего больше 20 человек. Что это ко времени – понятно. Я имею в виду не только кризис экономический – и не только победу социалистов во Франции. Кстати будь сказано, победа социалистов во Франции усилена проигрышем консерваторов и либералов в Англии. Мир поворачивается к социализму, это правда. Но дело не только в этой очевидной для всех вещи. Дело в том, что повернуться к социализму Западному миру трудно – он разучился работать и думать о других. Весь интеллектуальный мир видит, что наступивший кризис – не экономический, даже не политический, но идеологический и даже, собственно говоря, идейный. Идея, которая оказалась несостоятельной (или во всяком случае выглядит несостоятельной сейчас) – это, собственно, идея Запада. Европоцентричная (или западоцентричная, так точнее) картина мира оказалась несостоятельной. В России традиционно с идеей «западничества» связывают представление о всем хорошем: свободе, достатке, больших пенсиях, самовыражении, отсутствии угнетения человека человеком. Между тем история реальная Запада – всякая, не обязательно успешная. Эта история знает угнетение человека человеком, и унижение, и ложь, и главное – она всегда была построена на торжестве меньшинства. Такое господство удавалось длить – но бесконечно не получилось, хотя Фукуяма чуть было не постулировал полную и окончательную победу капитализма и либеральной демократии на одной, отдельно взятой планете.

Однако, как некогда ошибся Брежнев, считая, что социализм уже непобедим, – так ошибся и философ-гегельянец. Господство Запада и тотальная идея вестернизации истории насчитывают не так много лет: если считать от битвы при Лепанто, когда объединенный европейский флот (Священная Лига) вырвал победу у Турции. Все эти годы усугублялось представление о том, что история имеет только одну цивилизацию, только один вектор развития, только один тип свободы; все это укреплялось гегельянской философией истории (а Гегель, как известно, полагал, что Китай уснул навсегда, и в этом оказался не вполне прав). Тут будет уместно отметить то, что и марксизм базировался на европоцентричной картине мира. И вот картина распалась. Конец наступил не сегодня, еще в 1914 году – Шпенглер в 1918-м только зафиксировал гибель европоцентричного порядка в книжке «Закат Европы», – но усилиями тотальных войн жизнедеятельность Запада была гальванизирована. Историю Гегеля длили и длили, обесценивая золотой стандарт, вводя символы вместо реальности, концептуализм вместо искусства, положив миллионы жизней, чтобы продлить торжество еще хоть на миг. Последний акт был уже комическим: бойкий художник Уорхол обещал «пятнадцать минут славы каждому» – в то время как век славы для всех уже был закончен. То, что мы наблюдаем сегодня, – пятый акт долгой столетней драмы: скоро дадут занавес. Уходит западная идея в виде фарса: оппозиция мещан на Болотной площади – это последняя крепость; немного грустно, что на мятежном рестораторе заканчивается время Просвещения. Запад не прекратит существование свое, разумеется. Ведь и Восток был мудр и славен в течение 400 лет торжества Запада; просто считалось, что Восток – вне истории. А до того – все было наоборот. Я напомню, что величайшие мыслители Запада – Данте, Джотто, Плотин, Боэций, Августин – жили тогда, когда торжество Востока было неоспоримым. Главная идея Запада – это вовсе не финансовый капитализм, не либеральная демократия, не ваучеры, не частная собственность, и даже не гражданские свободы и не право на мужеложество. Главные идеи Запада – совсем в ином. Это идея Собора, идея гуманизма, идеи романа и масляной живописи. Если кризис западной цивилизации оживит эти идеи – надо благодарить кризис. А мирскую славу жалеть нечего. Sic transit.