Между тем он все продолжал болтать, но внезапно по его взгляду я понимаю, что он только что задал вопрос и теперь ждет, когда я отвечу. Я прокручиваю в голове последние несколько секунд, и до меня доходит — он хочет знать, почему я переехала в Джексонвилл.

— Сложно объяснить, но среди причин — финансовые обязательства и завышенная квартплата. Наверно, так, — отвечаю я.

— Но у тебя было три месяца! Я заплатил свою часть за три месяца.

— Да, но, может, ты в курсе, что три месяца уже прошли. — Я улыбаюсь.

— Да, но предполагалось, что потом ты найдешь соседа или соседку.

— Ну а я не нашла. Ты действительно хочешь стоять в дверях и обсуждать проблемы поиска соседей в Северной Калифорнии, или я могу войти?

— Конечно-конечно, — говорит он, отступает в сторону и прижимается к стене, чтобы я могла просочиться в дом. Когда я вскользь касаюсь его, некоторые особо чувствительные клетки моего организма подмечают, что некогда нам с ними это нравилось. Они лукаво и предательски забыли, что теперь мы с Ноа не в одной команде. Более того, я вместе со своими клетками в команде Джереми.

— Ты с чемоданом! Я должен предположить, что ты планируешь тут остановиться? Я буду наслаждаться твоим обществом не только сегодня вечером?

— Думаю, я на несколько дней.

— Чудесно, — усмехается он. — Если бы я знал, что ты приедешь…

— Я не могла тебя известить, раз понятия не имела, что ты здесь!

— Нет-нет, я не говорю, что ты должна была это сделать. Просто это неожиданность, вот и всё. Очень приятная, чудесная, замечательная неожиданность. Вот, проходи сюда, — говорит он, мотнув головой в сторону дверей.

Квартира Бликс на первом и втором этажах. У меня такое чувство, будто все биоритмы пошли вразнос из-за смены часовых поясов, хотя на самом деле я все в том же поясе. Может, я угодила в какое-то странное искривление времени? Когда мы входим в гостиную Бликс, меня поражает дубовый паркет, неотделанные кирпичные стены, свет, падающий из эркерных окон, висящие повсюду картины. Комната по-своему красива экстравагантной обветшалой красотой, вполне в стиле Бликс. Я издаю легкое восклицание, и Ноа говорит:

— Устроить тебе экскурсию? Ты же раньше не бывала в типичных для Бруклина кирпичных домах, верно?

— Экскурсия — это хорошо, давай.

Он продолжает украдкой поглядывать на меня, показывая квартиру: гостиная и две спальни на первом этаже, совмещенная со столовой большая кухня — наверху, там же кабинет, выход в общий коридор и ведущая на крышу лестница. Еще, говорит мне Ноа, дальше по коридору находится другая квартира с двумя спальнями. Там живет женщина с сыном, говорит он. Довольно привлекательная женщина. С прекрасными вьющимися волосами и красивой фигурой (он непременно должен как-то прокомментировать женскую фигуру, потому что, говорит он, в этом суть жизни: подмечать красоту, которая тебя окружает).

— Еще парень живет в цокольном этаже, — говорит он. — Своего рода отшельник. У него что-то не то с руками и лицом. Бликс, знаешь ли, коллекционировала чудаков. — Он склоняет голову, это выглядит очаровательно. — Если задуматься, может, ты тоже из них.

Серьезно?

— Тут слишком много света, — говорю я. Кухня с двумя гигантскими окнами, которые смотрят на Бруклин, на его дома, садики на крышах и кварталы больших жилых зданий вдалеке, просто потрясающая. Снаружи слышны сирены, грохот, голоса, гудки автомобилей.

— Как насчет подняться на крышу? — спрашивает Ноа. — Захватим пива или чего-нибудь еще, и, может, ты в конце концов умудришься объяснить, с чего ты приехала навещать мою старую родственницу, которая, так уж вышло, мертва.

— А ты сможешь рассказать мне, почему до сих пор не в годичной африканской командировке.

— Ох, ладно, с Африкой вышла очень длинная и очень странная история, — говорит он, открывая холодильник устаревшей модели, овальный сверху и выкрашенный в бирюзовый цвет. Все в этой кухне старое, обшарпанное и, похоже, перекрашенное вручную — деревянный исцарапанный обеденный стол по центру, расположенный вдоль стены кухонный стол — и выглядит так, будто перенеслось сюда из французской сельской кухни начала века. Прошлого века. В углу — раковина из мыльного камня[13] и газовая плита. По всем поверхностям расставлены вазочки с засушенными растениями и оплавленные свечи в блюдечках. Стены выкрашены в очень красивый оттенок красного с белыми вставками вокруг окон и шкафчиков. Пол потертый, в пятнах. В раковине — стопка тарелок, на столе — чашки с остатками кофе.

— У меня куча времени, чтобы ее выслушать, и чем страннее она будет, тем лучше, — говорю я ему.

Он вручает мне пиво с какой-то незнакомой бруклинской этикеткой, показывает путь по коридору и ведет вверх по лестнице. Там распахивает дверь, и неожиданно мы оказываемся на неухоженной террасе, с одного краю которой стоят вазоны с травой, окружающие костровую чашу и низенький стол. Газовый гриль в углу, несколько мягких плетеных диванов, парочка шезлонгов и портативная баскетбольная корзина. Мне приходится перевести дух. Вид на Бруклин до самого горизонта потрясает. Повсюду я вижу крыши с садиками и водяными баками. Большие окна безучастно смотрят на меня, отражая солнце.

— Сколько времени ты уже здесь? — спрашиваю я.

— Я здесь уже… э-э… может, недели три.

— А ты был тут, когда она… когда она умерла?

— Ага. Хотя она предпочла бы, чтобы мы говорили «совершила переход».

— Я даже не знала, что она болела. Мне так жаль. Прими мои соболезнования.

— Спасибо. Да, я тоже не знал. Пока не прилетел и не обнаружил, что она умирает. Она болела месяцами, а может, и годами, но ничего не говорила. Но раз уж я прилетел, она захотела, чтобы я остался… ну, знаешь, чтобы проводить ее. — Он открывает мое пиво, потом свое, кладет на стол открывашку. — Мне кажется, она была чудная, держала всё в тайне. Не хотела, чтобы ее жалели. Ты же знаешь, мы с ней вовсе не были близки. — Он окидывает крышу взглядом и качает головой. — Она всегда была для меня просто чокнутой бабулей Бликс, несущей разную мистическую чушь, на которую сложно обращать внимание. Однако ничего нельзя знать заранее, да? О том, что случится с людьми, с которыми ты как-то связан.

— Так странно, что из всех людей на свете именно ты мне это говоришь.

Он смеется немного в нос:

— О’кей, справедливо. — Он долгое мгновение смотрит на меня, и я удивлена тем, какие у него грустные глаза. — Ты имеешь полное право на меня злиться, — говорит он. — Я ужасно поступил с тобой и