И вот оставалось ещё два дела — Картара и ожидание какого-то сообщения от великого эла́.

Роар искренне не понимал, что им делать с Картарой. Ему было жаль людей, но как быть, если продовольственная помощь им не приходит из-за нападений?

Терять отряды, сражаясь неизвестно с кем, было откровенно опрометчиво — опасная близость к границе недружественного элата, возможность, что нападали не шальные, сбившиеся в отряды, а сами жители, которые не хотели делить продовольствие со своими же соседями. Последнее, правда, было для Изарии редкостью, но время было сейчас тяжёлое, голодное, в такое чего только не происходило.

Можно было использовать портал, но в Картате он был нестабилен, поэтому необходимое для переброски достаточного количества продовольствия и другой помощи, могла его просто разрушить и тогда они потеряли бы хоть какие-то сообщение не только с поселением, но и целым куском границы.

Митар встретил посланника у портала и проводил его в рабочую комнату ферана и, к своему невероятному удивлению и кажется чему-то похожему на облегчение, обнаружил в рабочей комнате Хэлу.

Видимо Рэтар тоже отчаялся найти какой-либо другой выход из сложившегося положения, раз решил прибегнуть к помощи чёрной ведьмы, да ещё и когда она была в таком опустошённом состоянии — шутка ли заговаривать другую ведьму от горячки в течении пары мирт без перерыва!

Роар в магических обрядах понимал достаточно и знал, как сложно магам справляться с болезнями или ранениями простых людей, а уж тех, с хворями тех, в ком была магия, тем более. И потому искренне дивился силе Хэлы, которая по-хорошему должна была спать мертвецким сном, восполняя потраченные магические силы, а не сидеть здесь, пытаясь помочь.

А ещё было странно, что Рэтар выдернул её — тан в колдовстве, магии и заговорах понимал намного больше Роара, а значит определённо знал, насколько сейчас тяжело и плохо их чёрной ведьме.

Конечно, несмотря на то, что митар возмутился решению ферана, вида не подал. Он встал около двери и стал слушать сведения, которые им с Рэтаром и так были прекрасно известны. Ответить посланнику из Картары Горанам было нечего, поэтому когда воин закончил отчёт и выжидательно уставился на уставшего и нервного Рэтара, тот нахмурился, сцепил пальцы, и — не дав ему ничего сказать в игру вступила Хэла.

И это всегда было невероятным действием, она словно искрилась. Да. Именно.

Хэла вообще была такая. И Роар иногда думал, что видимо не зря силой её была молния. Не важно, что она делала: говорила, пела, гуляла со своими чудищами, шутила, заигрывала или творила своё ведьмовское дело — Хэла была потрясающей, красивой своей особой красотой, и при этом не боялась быть какой-то смешной, что ли.

Роар видел как посланник бледнеет, немеет, теряется и пытается найти себя, не зная куда деться всего лишь от манеры общения их чёрной ведьмы. И, несмотря на то, что дело было серьёзным, от этого заговора зависели человеческие жизни, всё равно Хэла делала это с такой забавой и лёгкостью, что становилось спокойно — в колдовстве её Роар не сомневался, знал, что она делает заговоры основательно и добротно.

А потом в оборот пошёл сам молодой воин. На вкусное, так сказать.

Роару всегда было интересно, как так у неё получается. Он уже становился свидетелем чего-то подобного. Например, Хэла заговорила супруга Миты. Он, как выяснилось, а точнее как вытащила наружу ведьма, частенько распускал руки, но Мита молчала и никогда не подавала виду.

Тогда, несколько луней назад, на шум сбежался весь дом. Йерк, супруг Миты, грозился убить Хэлу. Дело было в Зарне, и застали они их в момент, когда Хэла, сурово глядя на ставшего вдруг в несколько раз меньше достаточно внушительного обычно изарийского мужика, грозила снести ему голову огромной торхой, на которой обычно тушили мясо. А потом навела заговор, что если он ещё раз обидит Миту, то усохнет.

Роар тогда был страшно зол на себя, потому что Миту обожал. Женщина была его кормилицей, заменила ему мать, и за неё он был готов убить любого. А тут супруг её бил, а Роар не замечал. А Мита скрывала, потому что, как понимал митар, не хотела тревожить или жаловаться, а может просто было стыдно.

И дело было ведь в том, что, если бы Хэла была магом, которые умели видеть скрытое, то вопросов бы не возникало. Но она была чёрной ведьмой. Про белых Роар такого не знал, а вот с чёрными было известно, что они, если и умели “смотреть”, то только с просьбы или приказа и не дальше обозначенного.

Но с Хэлой всё было не так, как они привыкли. Она всё ставила с ног на голову — невероятная женщина и сильная необычной магией чёрная ведьма.

И Роар смотрел, как она вытаскивает из парня подробности его вины, но понимал, что Хэла и так всё знает. И посланник, словно уловил это, решился перед уходом задать вопрос для себя. И митар был уверен, что про дочку Хэла тоже всё видела, но намеренно ничего не сказала, да может даже знала, что посланник задаст вопрос сам.

Митару было интересно, что сделает посланник — выгонит супругу брата из своего дома и своей жизни, ради дочки и своего благополучия, или сдаться на волю страсти? А ещё, как Хэла видит его самого?

Это было интересно и раньше — более того, он был уверен, что чёрная ведьма их всех уже вдоль и поперёк изучила. Но Роар решился спросить и ведьма ответила, что не смотрела вовсе. И он ей верил. Это её “не хочу смотреть” озадачивало, но было искренним — эта женщина почти всегда ставила митара в тупик, заставляя задаваться ещё десятком вопросов, которые оставались без ответа.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Уходя от ферана, Роар решил сделать костёр серым. Обычно это делали на большие праздники — праздник холодного Изара или праздник тёплой Тэраф.

Однако празднование блага Изара было не скоро, а на простые костры проводов отрядов серых обычно не звали. Хотя митар знал, что воины не будут против, несмотря на то, что близость с серыми была запрещена, но как говорится, когда и кого это останавливало, особенно, если воины молодые и горячие, и считают, что ничем их не взять? Да и часто всё это ограничивалось всего лишь взаимными переглядками, шутками, улыбками и, ну, может кто кого пообнимает немного.

В Изарии к серым относились не как к вещам или нелюдям. Во время правления отца Рэтара