– Тимоти! – крикнул разбойник. – Тимоти, это ведь ты? Прошу тебя, опусти мост! Это я, Робин!

Человек на стене не выказал ни изумления, ни смятения. Он просто скрылся из виду, однако спустя краткое время заскрипели цепи, и мост медленно опустился, а решетка ворот поднялась.

– Послушай! – вдруг, совсем не вовремя, перепугалась Мэри, – А что скажет твой отец, если ты явишься к нему со мной? Что он подумает?

– Вряд ли его будет занимать именно это! – отозвался Робин и, спрыгнув с телеги, пошел навстречу все тому же человеку в плаще, который показался теперь под аркой ворот, держа в поднятой руке факел.

Это оказался мужчина лет пятидесяти, крепкого сложения, одетый просто и добротно. Так чаще всего одеваются слуги небогатых, но и не скупых хозяев. Волосы мужчины были коротко острижены, и в свете луны стало видно, что они почти совсем седые, но даже такая обильная седина не смогла до конца погасить их огненно-рыжего цвета.

– Здравствуй, Тимоти! – проговорил, подходя к нему, Робин и сделал движение, словно хотел обнять его, однако удержался. – Прости, что ночью, прости, что так внезапно. Но мне очень нужно поговорить с отцом. Он спит?

Слуга кивнул:

– Спит.

– Прошу тебя, Тимоти, разбуди его! Это очень, поверь мне, очень важно!

Однако тот покачал головой:

– Я не могу его разбудить, ваша милость. И никто уже не сможет.

Смысл этих слов не сразу дошел до сознания Робина – слишком много потрясений он уже испытал за этот вечер. Когда же понял, его словно обдало с ног до головы ледяной водой.

А ведь узнай он эту весть месяц назад, может быть, задумался бы на минуту. И все…

– Когда? – неожиданно сорванным голосом спросил он.

– Двадцать дней минуло, – ответил Тимоти. – Сэр Саймон ничем не хворал. Просто вернулся из церкви после мессы, сказал, что ему неможется, сел в кресло и уже из него не встал. Через два дня его похоронили в родовом склепе, рядом с леди Анной, вашей матушкой.

Слуга помолчал и затем добавил, глянув на Робина и тут же отведя взгляд:

– Если пожелаете, я вас туда провожу. Вы же, наверное, позабыли, где это.

Гуд, в свою очередь не мог заставить себя посмотреть в глаза верному слуге.

– Я все помню, Тимоти! – тихо проговорил он. – Послушай, можно нам с девушкой войти в дом?

Ответ слуги ошеломил Робина:

– Да как же нельзя, ваша милость? Замок-то теперь ваш.

– То есть, как мой? – растерялся Гуд.

– А чей же? – развел руками Тимоти. – Вы же – старший сын, вам все и достается. Их милость сэр Саймон оставил вашему младшему брату сэру Герберту только фамильные драгоценности, да их и было-то всего ничего, и одного коня с полной сбруей. Два коня ваши и единственная деревня, что принадлежала сэру Саймону, тоже ваша. Сэр Герберт, верно, тоже не знает о смерти отца: вот уж год, как он живет во Франции, его взял в оруженосцы богатый французский граф, добрый друг сэра Саймона. Мы послали письмо, да дошло ли? Дороги-то развезло…

Несколько мгновений Гуд молчал, потом обернулся к своей спутнице:

– Послушай, Мэри, мне нужно поговорить с этим человеком наедине. Тимоти, где-нибудь в доме разожжен очаг?

– Как всегда, в зале, ваша милость. Прикажете затопить в какой-нибудь из комнат?

Слуга говорил ровно, совсем без интонаций, и говорил так, словно все эти семнадцать лет Робин прожил в родовом замке, никуда не отлучаясь, а теперь стал хозяином этого замка. Но именно в этой спокойной готовности преданного Тимоти продолжать безупречную службу угадывался некий недоуменный вопрос: «Если ты был жив все эти годы, сэр Робин, то где же тебя носило, и почему ты ни разу за эти годы не дал о себе знать?».

– Не надо топить больше нигде, Тимоти. Просто поднимемся в зал. Девушка посидит у огня и согреется, а мы с тобой пойдем в комнату сэра Саймона и поговорим.

Они прошли через неширокий двор, по обе стороны которого лепились две конюшни да овчарня вместе с сараем для сена, и вошли в нижний этаж центральной постройки, которую слишком громко было бы назвать донжоном, она лишь чуть возвышалась над не слишком высокими стенами замка. В нижнем этаже располагались небольшие комнатки для слуг и огромная кухня, из которой по широкой каменной лестнице можно было подняться в зал, смежный с несколькими жилыми комнатами. Этот зал казался не слишком велик, а его пересеченный массивными дубовыми балками потолок нависал довольно низко, закопченный до черноты, потому что очаг, как и в большинстве старинных замков, не имел дымохода: дым уходил в широкое потолочное отверстие со специальной шторой на случай дождя. Из четырех высоких узких окон, расположенных в одной стене, три были по случаю холода закрыты ставнями. Впрочем, снаружи все равно царила ночь, и освещал просторное помещение лишь ярко пылавший очаг.

Робин указал безмолвно следующей за ним Мэри на широкую деревянную скамью, покрытую овечьими шкурами:

– Побудь здесь, хорошо? Идем, Тимоти.

– Идемте, сэр. Только нужно зажечь свечу. Там темно.

В комнате, где еще недавно жил и где мирно скончался старый рыцарь Саймон Локсли, стояли только невысокая кровать, застеленная шерстяным покрывалом, два сундука, красивый высокий ларь, резное кресло старинной работы, то самое, в котором хозяин замка провел свои последние мгновения да два стула. Каменный пол был покрыт сухой травой, наполнявшей комнату печальным запахом давно ушедшего лета.

Слуга, переступив порог, остановился, вопросительно глядя на Робина. Тот медленно опустился на один из стульев, не решившись сесть в кресло. Некоторое время оба молчали.

– Тимоти! – произнес, наконец, Робин. – Я приехал к отцу просить помощи, и поверь, дело стоило того, чтобы придти в дом, из которого я когда-то так предательски сбежал. Ты меня осуждаешь?

– Кто я такой, чтобы осуждать вас, сэр? – пожал плечами слуга. – Другое дело, это было мне странно, как странно и теперь. Сэра Саймона все убеждали, что вы, должно быть, умерли, а он твердо верил в ваше возвращение и оставил вас своим наследником. Миледи всего на два года пережила ваше исчезновение, не выдержала мысли, что с вами могло приключиться что-то дурное.

Робин опустил голову и, глядя в пол, спросил:

– Но ведь я не родной сын Локсли? Скажи правду!

Верный слуга как-то странно усмехнулся:

– А отчего бы и не сказать, раз вы давно уже ее знаете. Да, не родной. А вернее сказать, родились вы не от сэра Саймона, и не леди Августа вас рожала. Но они взяли вас к себе двух дней от роду и никогда не считали чужим, разве вы этого не помните? И никогда бы вам не открыли всего этого, тем более, миледи так и умерла, думая, что это она вас рожала.

– Как такое может быть?! – вскрикнул изумленный Гуд.

– А вот так вот и может! Вы родились на проезжей дороге между Лестером и Ноттингемом, в ту ночь, когда ваша родная матушка бежала от злодея, который собирался убить ее и вас, потому что перед тем убил вашего отца, чтобы завладеть его титулом. Бедняжка умерла от родов, а вас мы с моей мамой принесли в дом к одному доброму семейству. Там бы вы и остались, но храбрый рыцарь, который в ту ночь спас нас всех от злодея и его приспешников, через день вернулся и забрал вас с собой, да и меня с матерью тоже. А забрал потому, что накануне леди Августа родила ему наследника, но тот взял, да через пару часов и помер! Леди-то не знала этого: рожала тяжело, и у ней сразу сделалась горячка. Она все просила, чтоб ей показали сыночка – что это был сыночек, она видела. Сэр Саймон (вы же поняли, кто это был он?) решил, что спасет жену, если ребеночек, когда она очнется, окажется жив здоров. Так и вышло, и они оба любили вас без памяти. Однако же хозяин всегда говорил: если только будет возможность вернуть вам ваше настоящее имя, восстановить вас в правах, он обязательно все расскажет, даже и жену не пожалеет.