Эйден нащупал мою ладонь и легонько сжал, но ко мне не повернулся. Он смотрел в окно и думал, размышлял о невидимых и недоступных мне вещах – о своем прошлом.

– Вы с Мэри... подрались? – чуть ли не шепотом спросила я и нарисовала в воображении сцену: Эйден отталкивает Мэри; она падает и ударяется обо что-то головой; в панике Эйден бросается прочь, уверенный, что совершил убийство...

– Тш-ш! – выдохнул Эйден.

Неужели он считает меня ребенком, которого можно успокоить, ничего не объяснив? Но выспрашивать подробности бесполезно, в этом не оставалось никаких сомнений.

Приехали! Я расплатилась с таксистом.

– Номер стенда помнишь? – спросил Эйден.

– Он напротив Джейн Филдер, а у нее номер... номер... – Мысли перепутались, в голове полная каша – разве тут вспомнишь?

– Сто семьдесят один, – подсказал он.

Вслед за Эйденом я пробиралась сквозь толпу посетителей, неспешно рассматривавших картины. Совсем как мы накануне! Прошел всего день, а мне казалось – целая вечность.

– Вот он! – воскликнула я, издалека увидев большую вывеску галереи «Тик-так», и взглянула на часы: почти три. Я ушла отсюда в половине второго... Горло судорожно сжалось, в ушах застучала кровь.

Крашеная блондинка исчезла. На ее месте сидела женщина постарше с прической музы прерафаэлитов – длинной косой, на затылке свернутой в узел. Белый льняной костюм и обтягивающий красный топ с глубоким вырезом выгодно подчеркивали красивый загар. Дополняли наряд коричневые сандалии с разноцветными бусинами.

– А ты совсем иначе описывала... – процедил Эйден и отвернулся, будто ему стало противно.

«Аббертон» постигла та же судьба, что и крашеную блондинку, – он исчез, а на его месте теперь висела картина точно такого же размера: обнаженная молодая уродина рядом с цыпленком. Растрепанные волосы, крепко сбитое, совершенно не женственное тело – ей только в регби играть! Но я же знала, что так получится, едва сели в такси, почувствовала не надежду, а панический страх. Я почти не сомневалась, что «Аббертон» исчезнет, но отчаянно себя переубеждала. Сколько раз читала: негатив мысленный порождает негатив реальный, и теперь винила только себя.

– Наверное, покупатель забрал, – пробормотала я. – Картина была здесь, клянусь... Прошу прощения, – обратилась я к женщине в льняном костюме, нарочито громко, чтобы услышал Эйден, стоявший у стенда напротив. – Я была здесь пару часов назад, разговаривала с вашей коллегой. Молодая женщина со светлыми волосами...

– Это Кьяра, – улыбнулась женщина. – К сожалению, она уже ушла. А я Йен Гарнер, хозяйка галереи «Тик-так». Могу чем-нибудь помочь?

– У вас была картина под названием «Аббертон», работа художницы Мэри Трелиз. Вот там висела, – я показала на портрет уродки с цыпленком.

– Нет, – покачала головой Йен Гарнер. – Вы ошибаетесь, такой картины у нас не было.

Я онемела. Вообще-то дурные предчувствия для меня норма, но подобного я не ждала. Почему эта стильная, изысканная, утонченная женщина лжет, да еще так откровенно? Она ведь понимает, что говорит неправду!

– Я была здесь в половине второго. Ваша девушка, Кьяра, сказала, что «Аббертон» продали еще вчера. Вероятно, картину забрал новый владелец.

– Не люблю указывать людям на ошибки, но, боюсь, вы что-то путаете. – Йен Гарнер вытащила листок из папки. – Вот перечень картин, которые выставляет наша галерея, – название и имя художника.

Конечно же, «Аббертон» в списке не значился, равно как и имя Мэри Трелиз.

– Но... «Аббертон» здесь был! – Я повернулась к Эйдену и по его напряженной позе догадалась, что он жадно ловит каждое слово, даром что другой стенд рассматривает.

– Простите, – покачала головой Йен Гарнер, – когда я сменила Кьяру, она заявила, что пока не продала ни одной картины. Иными словами, на стенде все, что вчера утром привезли из галереи. Ничего не изменилось. А вы...

Я не дослушала, потому что Эйден быстро зашагал прочь, и я, боясь снова его потерять, побежала следом.

– Подожди! Она лжет, небом клянусь! Давай вернемся, и я тебе докажу. Спросим у тех, кто арендует стенд напротив, они наверняка видели «Аббертон»...

– Замолчи! – Эйден схватил меня за руку и потащил в фойе. – Расскажешь мне все. Я серьезно, Рут, все до мельчайших подробностей!

– Я уже рассказала...

– Значит, еще раз! Что представляет собой «Аббертон»? Что тебе наплела та блондинка, как ее, Кьяра? Что произошло в галерее Хансарда между тобой и особой, которую ты считаешь Мэри Трелиз? О чем вы говорили?

– Дословно тот разговор уже не помню, с тех пор шесть месяцев прошло!

– Да плевать мне на месяцы! – заорал Эйден. На нас стали оборачиваться, и он понизил голос: – Я должен знать все. Выкладывай!

И я рассказала – описала фон из зеленых, бурых, серых и бордовых мазков, дорогу-веревку, контур человеческой фигуры, заполненный чем-то жестким, вроде кусков марли на клею. Местами марлю закрасили, и она походила на крошечные самоцветы. Эйден дышал тяжело, с присвистом, словно каждое мое слово причиняло физическую боль, но, когда я, не желая его терзать, останавливалась, требовал: «Дальше, дальше!»

От «Аббертона» к беседе с Кьярой – Эйдена интересовали каждый ее жест, каждое слово, каждый вздох. Под конец я максимально подробно описала происшествие в галерее Сола, только о красной краске умолчала.

Что к чему, я не понимала, однако в тот момент это значения не имело. Эйден тоже не понимал – об этом красноречиво свидетельствовал его хмурый вид, и чем дальше, тем сильнее он мрачнел. «Эйден даст знать, когда во всем разберется, – рассуждала я. – Зато теперь он мне верит». Я тешила себя мыслью, что Мэри Трелиз жива, и удивлялась «совпадению наоборот»: когда-то я считала, что не обрету спокойствие, пока ее не убьют, но то было от злости, на самом деле я так не думала.

По пути к Кингс-Кросс Эйден не проронил ни слова. О картине Глории Стетбей ни он, ни я не заговаривали. Надо же, стоит четыре тысячи фунтов, а стараниями горничной, вероятно, угодила в мусорный контейнер... Сейчас-то я понимаю, что должна была вернуться за ней, просто обязана, но в тот момент считала, что не имею права называть ее своей: Эйден же решил оставить свой подарок в номере.

Эйден заговорил минут через сорок после отправления поезда:

– Сейчас вернемся в Спиллинг, заглянем ко мне – я соберу кое-что из вещей – и сразу в Блантир-Лодж. Я переезжаю к тебе. Отныне глаз с тебя не спущу! – Он словно приговор огласил, суровое наказание, а не озвучил то, о чем я мечтала со дня нашей встречи.

– Хорошо.

Я испытующе заглянула ему в глаза. Он беспокоится за меня и хочет быть неподалеку, чтобы в случае чего защитить? Считает Мэри Трелиз опасной? Или решил следить за мной, потому что не доверяет? Вдруг теперь, удостоверившись, что не совершил убийство, Эйден об этом сожалел?