Упрямый Абарис, хмурый и неразговорчивый, решительно двинулся по сильно заросшей тропинке, которая причудливыми петлями оплетала вершины гор, местами исчезая среди тощего кустарника или тонкоствольных деревьев…

Ночь застигла сколотов на перевале, где на их радость из расщелины вырывался холодный прозрачный ключ. Костер жгли не таясь, в надежде, что сторожевые посты племени траспиев заметят посольство и помогут отыскать более удобную дорогу. Глубокий сон вернул к рассвету подрастерянные за тяжелый дневной переход силы, и после завтрака приободренные сколоты спустились в широкую долину, где наконец тропа привела их к изрядно заросшей жесткой травой дороге. Посовещавшись, сколоты поскакали на запад, то и дело горяча нагайками коней.

Море лениво плескалось о скалы, шуршало песком на отмелях, на которых громоздились выброшенные на берег недавним штормом кучи водорослей. Тяжелый гнилостный запах витал над небольшим заливом; мошкара тучами кружила над отмелями, копошилась в хитросплетении водорослей, где запуталась дохлая рыбья мелюзга и маленькие крабы. По узкой песчаной полоске вдоль прибрежных скал бродили женщины с корзинами в руках.

Длинные платья из грубого серого полотна лоснились от жирных пятен, засохшая рыбья чешуя поблескивала на коротких кожаных фартуках; у многих на шее висели бусы из овальных перламутровых пластинок. То и дело нагибаясь к земле, женщины собирали выброшенные штормом крупные мидии и снулую рыбу.

Чуть поодаль, в глубине бухты, берега полнились звонкими детскими голосами: закончилось вынужденное двухдневное затворничество, вызванное штормовым ненастьем, и прозрачная вода залива бурлила, полнясь смуглыми сильными телами резвящихся подростков. В самом конце бухты, которая словно голубой клинок вонзилась в скалистую твердь берегов, возле полуразрушенного причала, покачивались на мелкой зыби три биремы и с десяток плоскодонок, привязанных канатами к каменным глыбам на суше. Около лодок суетились рыбаки, готовясь выйти в море на промысел, а на одной из бирем шли ремонтные работы: стучали топоры, дымили костры под котлами с плавящимся варом – им пропитывали деревянные борта и днища судов, чтобы предохранить их от гниения.

– А-а-и-иэй! – протяжный крик прокатился над бухтой, потревожив мирную суету раннего утра.

Подростки мигом выскочили из воды и устремились к причалу. За ними поспешили и женщины, с тревогой посматривая на вершину скалы у входа в бухту, где был сторожевой пост – дозорные прокричали тревогу.

Вскоре дети и женщины скрылись в одной из глубоких расщелин, которыми изобиловала бухта, а на биремах зашлепали веслами, подгоняя суда к выходу в открытое море…

Вдоль берега Таврики шла быстроходная бирема. Тугой белый парус ловил легкие порывы попутного ветра, кормчий неторопливо орудовал рулевым веслом, внимательно присматриваясь к очертаниям прибрежных скал. У борта стоял переводчик царя Фарнака I Понтийского тавр Тихон – бледный и задумчивый. Команда биремы и воины охраны разговаривали вполголоса, боясь потревожить покой знатного пассажира, гражданина Тиры купца Тисамена – так представил им Тихона главный жрец храма Аполлона Дельфиния в Ольвии мудрый Герогейтон, присовокупив, что за его жизнь они отвечают головой. Впрочем, для воинов охраны и команды подобные предупреждения не были новы: они нередко выполняли самые деликатные поручения Герогейтона, требующие незаурядной смелости и умения держать язык за зубами. Команду укомплектовали лучшими знатоками морского дела, воины охраны составляли цвет ольвийского гарнизона; они были очень хорошо вооружены и опытны, так что любая случайная встреча с сатархами могла окончиться для разбойников плачевно. А бирема, построеная год назад, воплотила в себе новейшие достижения судостроения тех времен и считалась самым быстроходным судном Понта Евксинского, что и доказала двое суток назад, проскочив под самым носом целого флота сатархов, состоящего из шести бирем, – после длительной погони пираты повернули обратно, обескураженные быстроходностью предполагаемой добычи.

Тихон мог, конечно, воспользоваться одной из триер царя Фарнака, тем более, что он выполнял секретные поручения властелина Понта, требующие быстроты и скрытности. Но именно соображения скрытности, по здравому размышлению, и не позволили опытному дипломату пойти на большой риск – появиться у берегов Таврики на судне царя Понта, так как это могло насторожить весьма искушенного в дипломатическом искусстве царя скифов Скилура. А если учесть, что наварх скифского флота Посидей, еще молодой, но талантливый флотоводец, уроженец Родоса, не отличался медлительностью в принятии решений и, обладая довольно внушительным числом судов с хорошо обученными командами, мог на свой страх и риск захватить подозрительное судно с посланником царя Фарнака, то действия Тихона были вполне оправданы.

И еще одно обстоятельство заставило переводчика отказаться от услуг синопского наварха, в чьем подчинении находился флот царя Фарнака: один из самых знатных царедворцев, близкий друг.

Асклеопиодора, как это было хорошо известно осторожному и проницательному Тихону через верных людей из числа слуг наварха, метил занять трон царя Понта и имел осведомителей на всех судах флота. Поэтому, убедив царя Фарнака в необходимости послать в Ольвию и Таврику именно его и, имея в мыслях, кроме выполнения поручений дипломатического характера, осуществить давно задуманную попытку освободить свою мать из рабства, Тихон наотрез отказался от льстивых предложений наварха обеспечить надлежащую охрану посланника, отчетливо сознавая, что каждый его шаг будет известен царедворцу, а значит, и царю Понта. И трудно было сказать, как отнесется к своеволию полуварвара хитроумный и жестокий владыка – любовь его к Тихону напоминала отношения между охотником и его любимым псом: пока пес служит верой и правдой, удачлив и безотказен в охоте – лучшая кость ему; как только пес посмеет в своей собачьей простоте огрызнуться или утратить нюх, оставив хозяина без добычи, вместо награды получит порцию палочных ударов.

Мысли Тихона неожиданно прервала громкая команда начальника судна; звякнули большие щиты, подвешенные вдоль бортов и предназначенные для защиты от неприятельских стрел и дротиков, – воины проверили надежность креплений – и загудели тетивы дальнобойных луков.

– Биремы! – поклонившись Тихону, выкрикнул начальник судна, показывая в сторону берега.

– Чьи? – спросил Тихон, ощупывая прочную двойную кольчугу под плащом.

– Пока не знаю…

– Здесь начинаются земли племени напеев… – задумчиво сказал переводчик царя Фарнака, всматриваясь в биремы, охватывавшие их судно привычным для пиратов приемом – с носа и кормы.

Встреча с басилевсом напеев, одного из племен тавров, и был конечной целью путешествия Тихона. Три племенных союза тавров владели землями горной Таврики – синхи, напеи и арихи. До прихода скифов в Таврику им принадлежали и предгорья, и обширная плодородная степь. Долгая, кровавая война закончилась поражением тавров, и они отступили в горы перед более многочисленными и лучше вооруженными племенами сколотов. Так и остались племена тавров владеть горной Таврикой, а часть поселилась на побережье Понта Евксинского, где стали заниматься, кроме скотоводства, земледелием, охотой и рыбной ловлей. И еще – пиратским промыслом, позаимствовав опыт соседей, сатархов, к тому же весьма успешно, так как храбрости таврам было не занимать, а искусством постройки и вождения судов они владели в совершенстве.