сводя с Дуни восторженного взгляда. — Она мне сказала, что этой их матушке и её подруге я жизнью обязан, у французов отбили, да у смерти из лап вырвали, рану залечив.

— О себе, значит, умолчала, а ведь её заклятья целебные тоже помогли не мало, — сказала Дуня.

В лазарет ворвалась Стеша с воплем:

— Матушка барыня, там лазутчики вернулись!

Следом зашли Демьян с Глашей.

— Хозяйка, простите, не удержал стрекозу, — повинился Демьян.

Глаша же, слегка склонив голову, произнесла:

— Доброго здоровьица, господин поручик.

— Ой! — вскрикнула Стеша, только заметившая, что раненый очнулся. Она покраснела и спряталась за широкую спину Демьяна.

Алексей машинально кивнул в ответ, да так и застыл, он испытал второе за день потрясение.

— Ступайте в штаб, собирайте командиров, я чуть позже подойду, — распорядилась Дуня уже привычным властным тоном.

Троицу нарушителей как ветром сдуло.

— Авдотья Михайловна… вы… — протянул Алексей и замер, не в силах продолжить от удивления. Уж очень разительным оказалось преображение из нежной прелестной Дунюшки — как он про себя её называл — в несгибаемую Орлеанскую деву.

Дуня поднялась со скамьи и ответила:

— Да, Алексей. Я и есть та самая Матушка барыня. Командую народным отрядом. Глафира в моих заместителях. Вынуждена вас оставить. Завтра обязательно навещу. Ворожею слушайтесь, она по лечению здесь главная.

— Выходит, это вам я жизнью обязан, — произнёс Алексей с благоговением, вновь пытаясь подняться. Дуня потянулась его остановить. Алексей взял её руки и принялся целовать, со словами: — Спасительница моя, ангел земной.

Дуня, мягко отняв руки, произнесла:

— До завтра.

— Буду с нетерпением ждать нашей встречи, — произнёс Алексей.

Он неотрывно смотрел вслед Дуне, а после того, как она вышла, опустился на подушки. Всплеск эмоций лишил сил. В лазарет вошёл один из помощников Ворожеи с чашкой травяного отвара в руках. Он, протянул чашку раненому, со словами:

— Ворожея велела всё выпить.

Алексей принял чашку, ведь Дуня велела Ворожею слушаться. От мыслей о Дуне он счастливо улыбнулся.

В штабе успели все собраться и, в ожидании Дуни, травили байки. Но на этот раз не Оська, как обычно, а Тихон. Дуне показалось странным, что Оська не просто тих, но и в глаза не смотрит, опустив голову.

— Оська, а ну-ка, посмотри на меня, — приказала Дуня.

Тихон ткнул дружка в бок и сказал:

— Да что уж, покажи матушке барыне свою рожу.

Оська повернулся. Под его глазом наливался свежий фингал.

— Батюшки светы! Никак за старое принялся! — воскликнула Глаша. Она до того разговаривала с вернувшимися из разведки Евсейкой и дедом, потому к командирам не присматривалась.

— Только не говори, что девица, из-за кого украшением таким обзавёлся, из язычников, — с опаской произнесла Дуня.

Оська вскочил и воскликнул:

— Преслава не просто девица, люблю я её, в жёны взять собрался!

— Из язычников, — протянула Дуня, чьи опасения подтвердились.

— Внучка старшего Волхва, — добил её Тихон.

— Я по-честному! — выпалил Оська. — К деду её с поклоном! А он мне посохом в глаз засветил, а Преславушку к тётке в другое поселение отослал. Ничего, вот война закончится, я к деду Преславы сватов зашлю, честь по чести. Не отступлюсь.

— Ну, может, на этот раз обойдётся, — протянула Глаша и подозрительно спросила Оську: — Ты хоть девицу свою не обрюхатил?

— Да пальцем не тронул, я ж по-честному! — повторился Оська.

— Обойдётся, — с облегчением вздохнула Глаша и повернулась к подруге. — Евсейка с дедом сказывают в наших краях ещё один отряд народный появился. Отряд дядьки Михайлы.

— Это хорошо. Чем больше людей поднимется, тем быстрее с врагом сладим, — произнесла Дуня.

Ни ей, ни Глаше даже в голову не пришло, кто в командирах соседнего отряда ходит. Особо новостей лазутчики больше не принесли, в окрестностях французы ещё не появились. После сбора Дуня вышла из штаба первой. Глаша, задержавшаяся с Аграфеной, просившей зарядить амулеты для кухни, не увидела подругу ни около штаба, ни в светёлке. Демьяна тоже не наблюдалось, Глаша отправилась на поиски. Первым на глаза попался Демьян. Он стоял неподалёку от часовенки, опираясь плечом о частокол.

— Где Дуня? — спросила Глаша подходя.

— В часовню пошла, помолиться в одиночестве, — пояснил Демьян.

— Может, ещё скажешь, о чём молится? — с усмешкой спросила Глаша.

— Да просит у Бога прощения, что к гусару сердечко тянется, — ответил Демьян и пробормотал, качая головой: — Поторопилась хозяюшка с замужеством. Ох, поторопилась.

В глазах его мелькнуло такое, что Глаша, встав напротив, произнесла:

— Даже не думай, Демьян, Платона пришибить.

— Да что же ты такая умная-то, Глафира Васильевна, — произнёс Демьян, криво усмехаясь.

Глаша, до того намеревавшаяся ординарца отчитать, неожиданно призналась:

— Сама бы прибила Платошу-слизняка! Да Дуня не простит. Хоть бы сгинул он где в лихолетье. Господи, прости за мысли грешные. Впору вслед за Дуней в часовенку бежать, каяться.

— Да что ему будет, Глафира Васильевна, — протянул Демьян. — Сама сказала: слизняк, а такие отовсюду вывернутся.

— Демьян, клянись мне, что Платона не тронешь, а я тебе в том же поклянусь, — велела Глаша.

— Вот те крест, — ответил Демьян.

— Во те слово магическое, — отозвалась Глаша.

Из часовни вышла Дуня. Глаша направилась к ней, потихоньку сказав Демьяну:

— Помни, о чём договорились.

Тихо сказала, да Дуня услышала.

— О чём договорились? — спросила она.

— Да вот, решили, что в поселении Демьяну по пятам за нами ходить нужды нет, — нашлась Глаша.

— Правильно, — согласилась Дуня, вымученно улыбнувшись. В уголках её глаз стояли непролитые слёзы.

Глаша с Демьяном переглянулись. В этот момент оба искренне пожалели о данной друг другу клятве.

Глава двадцать восьмая. Особое задание

Вестфальский корпус в битве при Бородино потерял более половины личного состава. Попытка обойти русских с левого фланга и несколько безуспешных штурмов Багратионовых флешей стоили французам слишком дорого. Генерал Жюно в стремлении восстановить пошатнувшееся уважение императора не жалел ни своих воинов, ни себя самого.

Он бросался в бой с теми отвагой и бесстрашием, что когда-то подарили ему прозвище Жюно-буря. Но его натиск, сминавший в своё время австрийцев и русских в Пруссии, разбивался о стойкость тех же русских, защищавших свою землю.

Уверенность, что им помогает