Рассеянно отворачиваюсь от пытливого взгляда. Какого чёрта я делаю? Вываливать это всё на Артёма бесчеловечно. Даже если больше никто не поймёт.

— Я приглушу свет, чтобы тебя не смущать, — будто мысли читает.

Он тянется через меня к пульту. Его движение назад, мой случайный поворот головы и наши лица замирают друг напротив друга.

Вопрошающий нажим губ по губам стягивает мышцы. В деревянном теле как будто села батарейка. Мне даже не хватает сил оттолкнуть его.

Глава 41

Трое

Анна

Артёму не удаётся меня раздеть. Частично, правда. Я глазом моргнуть не успеваю, как оказываюсь в одном нижнем белье, и со всей отчётливостью понимаю, что не хочу быть здесь. Действия джина недостаточно, чтобы заглушить острое чувство отторжения. Вес мужского тела и натиск прикосновений угнетают. Я не девочка, знаю, как должна себя чувствовать с мужчиной, но то, что между нами двумя происходит, вселяет только панику.

Полумрак делает пространство неуютным, давящим. Я отчаянно пытаюсь сдвинуть ноги, чтобы избавиться от давления его эрекции на внутренней стороне бедра. Действие, которое в пылу возбуждения воспринято Артёмом превратно.

— Сейчас, маленькая… секундочку, — он приподнимается, но только затем, чтобы просунуть пальцы под кружево трусиков и потянуть их вниз.

— Не надо, — всхлипываю тихо.

От ужаса ситуации становится не по себе. У Старшинова, конечно, красивое тело и умелые руки. Нам никто не мешает, ничто не держит. Но я так отчаянно цепляюсь за последний остов своего целомудрия, что аж ткань трещит и немеют пальцы.

По-хорошему его не в чём упрекнуть. Артём знает, что я не невинна. Где была моя скромность, когда я беззастенчиво предлагала себя Северу? Она ни разу не мучила меня ни до, ни после. Наверное, нормально, что каждый мужчина задаётся вопросом «А я чем хуже?». А ничем. Просто не тот. Да и моё согласие зайти на чай можно понять по-всякому. В наши дни секс не штамп в паспорте — ничего не решает. Ещё бы можно было заткнуть упрямый голос сердца, что сжимается от боли, будто не сможет больше биться в теле, осквернённом кем-то другим.

Но Артём и сейчас поступает по совести.

Ведь он мог бы сделать меня своей прямо здесь и сейчас. Мог бы настоять: придавить своим телом, обездвижить, проигнорировать. Мог бы. Потому что он сильней, а я пришла добровольно. Видимо, всё-таки обнадёжила. В какой-то мере это и моя ошибка тоже: дурная, наивная, бесчеловечная — какая есть.

— Я, пьяный дурак, опять поспешил?

Артём ищет ответ в моих глазах. Не знаю, что там отображается, но он в итоге отстраняется, вытягивается рядом и хмуро смотрит в потолок.

— Прости, — хочется сказать твёрдо. Выходит сиплым шёпотом.

Он не сделал мне ничего плохого. Попытался помочь, пусть даже зашёл немного дальше, чем обещал, а меня размазало. Не знаю, как объяснить абсурдность своей реакции. Не знаю, как сознаться в том, что нас сейчас в постели трое. И всегда было трое. Даже на набережной, когда он кружил меня в танце под полной луной. С браслетом или без, Дан в моём сердце всегда.

— Тебе не за что просить прощения, Ань. Я не должен был пользоваться твоим состоянием. Опьянение — это не оправдание.

Артём рассеянно накрывает меня своей рубашкой, тяжело садится, спускает ноги на пол.

При виде его сгорбленной спины меня дерёт на части как котёнка.

— Не загоняйся. Ты замечательный. Правда. Понять бы, что ты вообще во мне нашёл.

— Помимо явных достоинств и поразительной честности? Серьёзно?

— Серьёзно. Я часто задаю себе этот вопрос и не нахожу ответ. Пойми, я сейчас не напрашиваюсь на комплименты, не стремлюсь заглушить за твой счёт чувство вины. Просто хочу понять, почему мы любим вопреки. Почему готовы подставлять вторую щёку?

— Ты умеешь озадачить, — задумчиво усмехается Артём, пряча лицо в ладонях, словно он до ужаса устал. — Сначала меня привлекла твоя внешность. Не обессудь, я такой же мужик, как и все. Влечение, кураж — всего понемногу. Потом мы разговорились и оказалось, что у нас много общего. Я прекрасно видел, что твои мысли заняты. Но есть что-то ещё. Твоя недосягаемость.

— Недосягаемость?

Артём смеётся.

— Что-то вроде того. Я даже не знаю, как объяснить. Мне льстит мысль, что именно я стану тем, кто сможет тебя приручить. Ну вот, опять, дурак, чушь несу. Забудь, ладно?

— Всё хорошо, — осторожно накрываю ладонью его плечо. — Мне это чувство очень даже знакомо.

Старшинов весь сжимается как от удара.

— Ань, ты должна сама дойти. Я ничего не добьюсь этим разговором, только разозлю тебя, но внутри всё кипит уже не первый день. Не могу больше молчать…

Он порывисто подносит к губам мои пальцы. Я почти уверена, что Артём прав, но чувствую себя обязанной его как минимум выслушать. Чувство вины засело во мне слишком глубоко.

— Говори.

— Этот парень, Дан — он тебя сломает. Позволит быть рядом, пока не надоешь и будет развлекаться, дёргая как марионетку за ниточки. Ты достойна лучшего.

— Ты тоже достоин лучшего, — не успеваю вовремя прикусить язык. Так и есть, ничего кроме протеста, его слова во мне не вызывают. Мне ругать Дана можно сколько угодно, а от других подобное слышать неприятно. Клинический идиотизм. Но раз начала, придётся мысль заканчивать. — Давай начистоту. Что видел ты от меня кроме равнодушия? Тебя же оно почему-то не останавливает.

— Это было бы жестоко, если б не одно «но», — Артём тянет руку к стоящей на столе бутылке и пьёт прямо из горла. — Ты так поступаешь, потому что растеряна и напугана. Загони самое миролюбивое животное в угол — оно будет кусаться. Всего лишь самозащита. Инстинкт. А твой Дан изначально редкостная сволочь.

— Ты его не знаешь!

На этот раз даже не пытаюсь смолчать. Потребность встать на сторону Дана выше логики.

— Поступки говорят сами за себя, — его уверенный тон давит снисхождением. — Как можно сунуть в другую и потом трепаться о каких-то чувствах? Вот как?! Если он это всерьёз, то всё даже хуже, чем кажется на первый взгляд.

Мне нечего возразить. Да и Артём разошёлся, уже не заткнуть.

— Ты бы никогда не оказалась здесь со мной, будь вы вместе. Скажешь нет?

Молчу. Протест есть, а доводов в защиту Дана — ни одного. Разум отказывается находить вменяемое объяснение, тому что я наперекор всему верна Северу. Его прикосновениям, его голосу, скупым эмоциям, которые если прорываются, то обжигают своей силой.

Я в ловушке, а Артём если и ключ, то не