Однако Мурти не пренебрегла просьбой сестры.

Несмотря на то, что столкнулась с большими трудностями.

Прежде всего, как я уже сказал, фестивали такого рода проводятся у нас во всех регионах, хотя бы раз в год. Так что же нам следовало сделать, чтобы выполнить просьбу Эл-Ит? Объявить всенародно, что от наших старинных песен и сказаний, даже самых глупых и примитивных, может быть какая-то практическая польза, и исходя из этого, и подбирать для фестиваля? Я по своему опыту знал, что подход в лоб в таких вопросах, как правило, себя не оправдывает. Нет, правда обычно всплывает неожиданно, косвенно, побочно… так я рассуждал, должен был бы рассуждать, потому что активно участвовал в подготовке: в конечном счете, Мурти все перепоручила мне. Возможно, проблема заключалась в том, что мы теперь все эти старинные тексты слышим по-другому? Да, скорее всего так. Честно говоря, наши песни, наши сказания не сильно изменились за долгое время: точнее говоря, что мы воспринимали их слишком поверхностно, не старались углубляться в подспудный смысл… Рискну утверждать то, на что уже намекал: существование всеобщего недуга, или застоя (как трудно соотносить это слово с нашей прекрасной страной) было полностью доказано нашим сословием — мемуаристами, творцами картин, песен… хотя, как всегда бывает, само это слово мы смогли произнести вслух только спустя очень долгое время.

Наши фестивали всегда были оформлены очень красиво. Я отвечаю за свои слова: мое определение точно соответствует действительности. На каждом их этапе в глаз бьет богатство, пышность. Со стороны очень приятно посмотреть. Побывать на нашем фестивале — это все равно как посидеть за богато накрытым пиршественным столом. Но в них нет «изюминки», абсолютно никаких сюрпризов. Ничто не потрясает. Они ни к чему не побуждают.

Здесь, конечно, не место обсуждать понятие «фестиваль» как таковое. Дискуссий на эту тему на этапе подготовки было предостаточно, и в целом они не дали результатов. Понимание приходит на практике, когда наблюдаешь последовательно за всеми мероприятиями, сам проживаешь все события фестиваля, осмысливаешь их…

Подготовка в тот раз шла с трудом. Никто не знал, что конкретно от него требуется. Нам было достаточно того, что его хотела провести Эл-Ит: значит, надо организовать… но ведь королева отсутствует, так? Намерена ли она вернуться к этому событию? Если нет, есть ли смысл его вообще устраивать? А может, фестиваль велели провести Надзирающие? Ну, это вряд ли.

Но все-таки мероприятие началось и тянулось целую неделю. Много лет не проводился такой крупный и многолюдный фестиваль. Каждый регион прислал своих певцов и сказителей. Как обычно, все было очень мило и — невероятно приторно. Я говорю это слово, скривив губы…

И я, и все остальные — как деятели искусства, так и организаторы — вынуждены были скривить губы. Реагировали сухо. У нас этот фестиваль вызвал разочарование. Мы не увидели ничего нового, все это уже было раньше: гладкие, стандартные, слащавые стихи… и как бы мы ни старались угадать, что хотела услышать Эл-Ит, сами ничего нового не услышали.

Мурти, конечно, присутствовала на всех мероприятиях, она в каком-то смысле для нас воплощала Эл-Ит… но ее участие выглядело неубедительным. Она была апатичной, интерес проявляла чисто формально, — отбывала повинность, как бывает, когда тебе что-то не по душе.

И конец фестиваля положил конец прежнему порядку.

Только, пожалуйста, не подумайте, что я принимал желаемое за действительное; нет, процесс и впрямь уже начался, — причем повсеместно. В конце концов, эта история с Эл-Ит послужила нам уроком: мы теперь знаем, что, если что-то произошло в одной зоне, оно передается и в остальные, пусть даже другие страны нам враждебны или просто нас не интересуют. Процесс развития для всех един, мы одинаково переживаем эпохи застоя, обособленности, самоупоения. Когда те женщины в Зоне Четыре изо всех сил старались поднять свои бедные головы, чтобы смотреть вверх, на наши горы, они как будто при этом тайком подпитывали своей энергией и усилиями те потоки, которые питают всех нас. Причем Эл-Ит вынужденно спустилась в то ужасное место, ради нас всех… как ни парадоксально, но наш фестиваль отчасти потерпел неудачу потому, что в нашей зоне начало выправляться положение дел. В открытую об этом не говорили, но все это уже почувствовали. Достаточно было посмотреть на животных, которые прибывали к нам из всех регионов и паслись в пригородах Андаруна, — у них не осталось и следа меланхолии, каждый зверь по-своему демонстрировал прекрасное настроение. Видя их резвость и игривость, разного рода любовные игры, мы шутили, что теперь пора ожидать прекрасного пополнения молодняка. Мы присматривались к себе — и нам казалось, что замечаем приметы нового духа. Хотя об этом в основном помалкивали… но прилив начался… мы уже осмеливались считать наше недавнее прошлое «плохими временами». И общество неразрывно связывало Эл-Ит с тем временем, и чем меньше нам хотелось о нем вспоминать, тем реже вспоминали и об Эл-Ит. Конечно, ходили разные слухи о ее визитах к нам: королеву считали эксцентричной, в глазах людей она была как бы запятнанной, грязной. По своему опыту скажу, что так бывает всегда: по возможности люди стараются держаться подальше от человека запятнанного, ущербного. И всё — из страха: как бы самому не оказаться запятнанным. Должен отметить, что когда обстановка в Зоне Три разрядилась и мы вновь обрели свой моральный дух и самоуверенность, об Эл-Ит стали вспоминать все реже, и даже с неприязнью. Боюсь, что это слово точно выражает отношение людей.

В настоящей хронике я хочу оживить память об Эл-Ит в сердцах своих соотечественников, создать о ней иное представление, дабы эта королева заняла заслуженное место в нашей истории. Конечно, были люди, которые ее разыскали, они стали отождествлять себя с Эл-Ит, пытались поселиться поблизости, но всего этого оказалось недостаточно, потому что огромное большинство населения опасалось королеву — она задевала в душе человека такие струны, которые он сам боялся затрагивать…

Итак, усталая Эл-Ит не спеша подошла к павильону, больше всего желая прилечь, отдохнуть, — а в павильоне на краешке тахты сидел Бен Ата, бледный, мужественный, расставив свои героические ноги в сандалиях, и потрясенно глядел на нее. Как только жена вошла, он поднялся и пошел к ней, причем выражение лица у него было такое, что она тут же поняла: он ее сейчас ударит.

— Ну, и где же ты была, Эл-Ит?

— На фестивале. С женщинами. — Она постаралась сказать это как можно хладнокровнее, удивляясь вопросу. И ее голос подействовал на мужа, как холодная вода на бушующее пламя: кулак, уже поднявшийся было, снова опустился.

— И я должен тебе верить? Интересно, с какой стати?

— А с какой стати тебе не верить? — И это было сказано рассудительно, в типичной для нее манере, которую, а ведь всего несколько часов назад Эл-Ит казалось, что она уже навечно потеряла эту свою способность.

Вдруг Бен Ата схватил ее в объятия, зарылся лицом в ее шею, волосы, — он, как Эл-Ит догадалась, вынюхивал, не пахнет ли от нее другим мужчиной, скажем, Джарнти. Но Джарнти, скорее всего, все это время был рядом с ним, небось вместе составляли планы кампании. И Эл-Ит не могла не почувствовать удовлетворения, как от успехов многообещающего ученика. Потому что теперь у Бен Ата хватило простого здравого смысла не только на то, чтобы обнюхать жену, — отгадать, чем она пахнет, как было при их первом знакомстве, — но и на следующее действие: он взял ее за руку, усадил рядом на край тахты и, заглядывая ей в лицо, все еще побелевший и с горящими глазами, сказал: