– Да к этому новоявленному имаму в Гимрах. Пишут, что распевают они там псалмы, ведут беседы о Боге.

– Начало хорошее, да как бы потом не обернулось против нас, – осторожно сказал полковник Ефимович. – Не верю я миролюбию этого имама, хотя странно, что именно он призывает племена к миру с нами!

– Тут, братцы, может быть два вывода. Или он поистине богоискатель, человек, ищущий в Коране, молитве истину и покой, или же он хитрая бестия и шельма, хорошо понимающий, что пока дагестанцы не объединились воедино, нельзя и помышлять о войне с нами. В таком случае этот имам – тонкая бестия и может быть нам опасен, – заключил Ермолов.

Все замолчали. Адъютант продолжал перебирать бумаги, пока Ермолов вновь не заговорил.

– Пустое. Ханы врут. Они нашими руками хотят уничтожить своего противника. Черта с два, ни одного солдата не посылать против этого имама! Пусть сами расхлебывают свою кашу.

– Хотя поскорее бы покончить с этими князьками, которые придерживают средневековье в горах, – сказал Ермолов, перейдя к окну. – Лет через пятьдесят весь этот край от Терека и до Аракса и в другую сторону до Анапы будет русским цивилизованным и просвещенным, и народы Кавказа станут благословлять Россию за то, что делаем сейчас мы.

Все с интересом посмотрели на главнокомандующего. А он продолжал:

– Да, господа, я серьезно так думаю. Я уверен, что пройдет время, и эти народы получат вместо поножовщины, резни и войн спокойное существование, торговлю, дороги, знания и покой. А за имамом надо присмотреть.

Все облегченно вздохнули. Установилась тишина, которую вскоре нарушил адъютант.

– Ваше превосходительство, а тут еще одно донесение, из Екатериноградской, – словно извиняясь, доложил он.

– Что там пишут? – спросил Ермолов, беря распечатанный пакет.

– Командир Кабардинского пехотного полка Подпрятов сообщает, что согласно вашему указанию посланный им в Малую Кабарду майор Тарановский склонил жителей Малой Кабарды к добровольному переселению с Курпика на берега Терека, и они уже начали перевозить свои семейства, имущество, сакли и перегонять скот. Теперь они будут жить на том самом месте, что вы предписали.

– Молодцы Подпрятов и Тарановский, – сказал Ермолов и стал рассматривать бумаги.

– Да они и текст подписки прислали, – восторженно произнес он и стал читать текст.

– Ваше превосходительство, там и рапорт о поощрении приложен. Подпрятов просит поощрить вашей властью господ офицеров и нижних чинов, отличившихся в походе, а особенно хорунжего Медведева.

– А это за что же? – переводя взгляд на адъютанта, спросил тот.

– Успех на переговорах, – пишет Подпрятов, – был во многом достигнут благодаря тому, что Медведев говорил с кабардинцами на их языке.

– Молодец, казак! За это непременно надо поощрить, – сказал Ермолов.

Все с интересом наблюдали за Ермоловым, который буквально на их глазах так преобразился.

– Ничего, теперь и остальные потянутся к нам, – восторженно произнес он. – Кабарда – это теперь «завоеванная сторона».

Однако очень скоро Ермолову придется пересмотреть свой взгляд на Кабарду.

4

Полковник Пулло стоял у окна своего кабинета и внимательно осматривал окрестности. Перед его взором была крепость Грозная, где располагался штаб только что созданной «Сунженской кордонной линии», командиром которой он был назначен.

Над крепостью поднималось широкое двухэтажное казарменное здание с рядом пристроек и служб, возле которых у серых полосатых будок стояли парные часовые, сновали конные казаки и на гладко утрамбованной площадке блестели несколько орудий.

За площадкой были разбросаны коновязи линейных казаков и строгие, разбитые по плацу, белые квадраты палаток. Тут находился резерв кордонной линии, состоящий из батальона навагинцев, четырех сотен моздокских и донских казаков, трех рот егерей и батальона Куринского полка. Белая гарнизонная церковь, бастионы, казармы и лазарет, низкие мазанки семейных солдат – все это было перед его взором. Не просматривалась только дорога, или, как ее называли, Екатериноградский тракт, по которому из Ставрополя, Моздока и Екатериноградской шли русские обозы и вообще все из России.

Полковник взглянул на часы. Было всего десять часов. До прихода очередной оказии оставалось часа три.

– Вызовите мне дежурного офицера, – приказал он адъютанту.

И только тот вышел на улицу, у ворот крепости послышался стук, шум, голоса. Когда ворота открыли, перед ними стояли конные казаки да поблескивали штыки солдат.

Дежурный офицер о чем-то переговаривался с казаками. Крепостная полурота «в ружье» стояла возле.

– Что там такое? – спросил адъютант у дежурного.

– Пленных абреков пригнали и своих убитых и раненых привезли.

– Откуда?

– С Линии, опять было нападение, – ответил один из казаков и, выехав вперед, добавил: – Приказано депешу начальнику гарнизона доставить.

– Давай сюда пакет, – важно сказал адъютант, – я передам полковнику.

– Никак невозможно! Приказано передать пакет лично в руки их превосходительству, – спокойно ответил казак.

Адъютант хотел вскипеть, но, разглядев на казаке погоны офицера, миролюбиво сказал:

– Ну, коли так, пойдем. А пленных отведите пока в батальонные сараи.

Казачий сотник скомандовал своей полусотне. Пехотный прапорщик подал команду солдатам. И колонна с обозом втянулась в крепость.

Полковнику Пулло сообщили, что абреки в последнее время особо распоясались и не дают и дня покоя. Просили помощи или хотя бы отвлекающих мер.

– Каковы потери? – спросил полковник у казачьего сотника, когда расспрашивал его о ночном нападении на сторожевое охранение.

– Ранен в грудь на вылет хорунжий, убито 5 солдат и 9 ранено, – докладывал тот. – Но противник разбит и бежал, потеряв убитыми и ранеными до 30 человек.

Пулло заметил:

– Что-то странно. Разбиты, бежали, а привезли убитых и раненых только своих.

– Ваше превосходительство, трупы своих они всегда забирают. Но среди пленных есть раненые, они и подтвердили эти цифры.

На следующий день хоронили павших в ночной стычке солдат. У церкви был построен полк. Спешенные казаки тоже стали на фланге. Несмотря на то, что убитые были не из семейных рот и не имели среди населения родни, их по обычаю хоронили с плачем, с бабьим завыванием и с причитаниям. Полковой священник негромко отпевал убиенных, хор солдат глухими, поникшими голосами пел заупокойные слова молитвы. Солдаты, опустив головы, мрачно и тяжело слушали пение и изредка поглядывали на пять простых, необитых, открытых гробов и на лежащих в них мертвецов. И не один из них в эту минуту, перед пятью убитыми товарищами, под женский плач, причитания, подумал о себе. Каждый вспомнил деревню, оставленную семью и представил свою, может быть, близкую и столь бесславную смерть.