Невольный смешок вырвался изо рта Никка, когда он представил педантичного Майкла, прижимающего к груди кусок барельефа с рисунком первобытных людей и с блаженной улыбкой на лице. Продавец гироса, однако, смеха не оценил и начал барабанить пальцем по прилавку, намекая, что пора делать заказ.

«Что ты хочешь?» — спросил Никк у Ани.

«Всего и побольше», — призналась та, и только тогда Никк понял, что она хочет есть не меньше него самого.

Через десять минут, набрав еды столько, сколько мог унести, Никк уже сидел на скамейке, вместе с землянкой, шелестел обертками и потягивал из соломинки газировку. Наверное, это был самый спокойный, самый идеальный момент из всех за время путешествий Никка на Земле. На море рядом бушевали волны, разбиваясь о каменистый берег, свежий ветер обдувал лицо, а чайки кричали над головой, провожая почти уже утонувшее в малиновом горизонте солнце.

— Ненавижу фалафель, — признался Никк, ковыряя вилкой румяно поджаренный нутовый шарик на бумажной тарелке. Он уже съел лепешку с огромной порцией картофеля фри, но так и не наелся. — Жаль, не было сейтана или тофу.

— Притворюсь, будто понимаю, о чем речь и соглашусь, — хмыкнула Аня и, откусив свой «бургер», вежливо протянула ему. — Хочешь попробовать? У меня с курицей.

Вилка застыла в воздухе на полпути ко рту, Никк растерянно уставился на предложенную ему еду. Он даже вспомнить не мог, когда последний раз ел мясо, в Сутале не просто не готовили ничего подобного, но даже не обсуждали саму возможность. Если бы Никк заикнулся в разговоре с кем-то из даитьян о жареной курице, его бы, наверно, сочли ополоумевшим.

«Или варваром, вроде фомора», — подумал он.

Видимо, неправильно истолковав выражение лица Никка, Аня виновато отвела глаза.

— Прости, — прочистив горло, она смущенно вытерла губы тыльной стороной ладони. — Я все время забываю про твою… диету.

Ничего не ответив, Никк сунул вилку в рот и продолжен жевать фалафель, чувствуя себя тоже отчего-то отчасти виноватым. Порыв ветра донес до ушей шум новой волны, унося все мысли прочь и оставляя сознание совершенно пустым. Именно море — только земное море — всегда напоминало Никку о родине.

«Ты вообще никогда мясо не ел? — не решаясь спросить вслух, все не выдержала Аня. — Никогда-никогда не пробовал?»

— Пробовал, — признался Никк, а затем, сам не ожидая этого от себя, рассмеялся. — На самом деле за время, проведенное на вашей планете, чего я только ни пробовал. Однажды даже стейк из верблюжатины, когда мы с Даф были в Каире.

Аня поморщилась.

— Даже не знала, что их едят.

— Ты будешь удивлена, узнав, что только ни едят земляне.

— И? — спросила она, когда Никк опять замолчал. — Тебе не понравилась верблюжатина или..?

— Нет, стейк был ничего, — от воспоминания на языке у Никка появился фантомный привкус жирного мяса, оставляющий приятную тяжесть в желудке. — Дело не в том, что ты ешь, а в том, как съеденное заставляет тебя чувствовать себя позже, Аня.

Уловив непонимание в ее мыслях, Никк отставил свою тарелку на край скамейки и, смочив горло газировкой, решил начать издалека:

— Однажды, когда только начали искать «Книгу Судеб», мы с Дафной жутко повздорили. Не помню даже из-за чего, но я твердо решил тогда превратить ее пребывание на Земле в ад. В первые годы сестренку раздражали земляне во всем: как одеваются, как говорят, как строят дома и водят машины, что пишут в газетах и показывают в кино…

— Ну тут Даф особо не изменилась, — пожала плечами Аня.

— Нет, поверь, раньше было хуже. Она ворчала без перерыва. Бла-бла и бла-бла, и бла-бла… Однажды я не выдержал и, чтобы ее позлить, решил во всем подражать людям, даже когда тех не было рядом, — Никк покосился на по-прежнему оживленную улицу, виднеющуюся за деревьями. — Думаю, привычка создавать бардак в комнате осталась у меня именно с тех пор. Но, первое, что я сделал, это сменил рацион.

Холодный ветер с моря дул все сильнее, шурша оставшимися от еды бумажными тарелками. Поежившись, Аня взяла вилку Никка и стала выуживать из своего гироса еще горячие кусочки курицы.

— На протяжении почти месяца я каждый вечер приносил домой какой-нибудь пахучий гамбургер, — продолжил даитьянин, наблюдая за ней, — или непрожаренный стейк, с которого сочилась кровь, и демонстративно ел перед Дафной. О, ты бы видела ее лицо!

Жуя, Аня с любопытством покосилась на нынешнее лицо Никка. Никк в ответ скорчил гримасу.

— Я никогда в детстве не ел мясо, — сказал он, — и знаешь, оказывается, когда его впервые пробуешь, оно кажется совершенно безвкусным. Конечно, если добавить соли и перца, и побольше острого кетчупа, становится неплохо, но все равно чувство, что я ел что-то… — Никк замолчал, ища нужное слово, — неподходящее, меня не покидало. Хотя, оленина с брусничным соусом была ничего.

— То есть тебе все-таки понравилось?

— Можно так сказать, если не считать, что первую неделю меня выворачивало после этих ужинов так, что я ночевал в туалете. Поэтому не только Даф смотрела на меня с болезненно зеленым лицом, но и я на нее. Со временем, конечно, желудок привык, и порой я даже начал ловить себя на мысли, что жду не дождусь, чтобы закончить день в каком-нибудь фастфуде. Только появилась другая проблема.

— Лишний вес?

— Нет, какой там, когда каждый день пересекаешь полпланеты в поисках утерянной тысячу лет назад книжки? Сон. Я перестал видеть сны, Аня. Точнее, сны, разумеется, я видел, но… обычные. — Никк заглянул Ане прямо в глаза, видел, что она хотела понять, но пока не понимала. — Я не мог контролировать свои астральные вылазки, и у меня появилось чувство, будто я круглые сутки нахожусь в каком-то тумане, будто тяжесть в желудке после еды меня пришпиливает к земле, не позволяя фантазии как следует разгуляться.

Никк до сих пор помнил, каким жалким себя считал, не понимая, почему все его попытки создать хоть маломальскую сновиденческую локацию с треском проваливались. Когда он был точно ослепший художник, знающий, как должно выглядеть полотно, ведущий кисть в надежде увидеть синие небеса, а получал лишь серые кляксы.

— Пропасть, отделяющая тебя от всего мира, — он разочарованно выдохнул, не зная, как еще объяснить. — И мало того, что я не мог спать, я не хотел ничего делать. Мне нравилось просто лежать, и таращиться в потолок целыми днями.

— То есть даитьянская любовь к фруктам, это не жалость к «братьям нашим меньшим»? — с некоторым огорчением, как показалось Никку, Аня опять поежилась. Ветер свистел все громче, и волны разбивались о камни уже с такой силой, что чудилось, они скоро вовсе сотрут берег.

Сняв куртку, Никк накинул ее Ане на плечи.

— Нет, жалость тут ни при чем, — покачал он головой, — хотя я согласен с концепцией, что есть думающий и чувствующий живой организм неправильно. И я не силен в восприятии энергетики, в этом вопросе экспертом у нас всегда была Рилл, но почти уверен, что яблоко и верблюд чем-то да отличаются.