— Как ты объяснил про ногу? — интересуется Дженна.

— Да без проблем. Сказал, что они с приятелем хлестали друг друга мокрыми полотенцами.

— Она поверила?

— Ну да. Чего тут? Даже не представляешь, во что люди только не верят, когда узнают нашу историю. В общем, они уже готовы ко всему: их сбили с толку, и они не знают, где правда, где что. А еще они боятся нас обидеть.

— Да-да, — говорит она, так ничего и не понимая. Я решаю, что пора закругляться.

— В общем, три недели он ползал на костылях, не разговаривал со мной, наверно, зуб точил, потому что вдруг — хлоп! — только отбросил костыли, как тут же смылся.

— И поехал автостопом?

— Именно так.

— Господи, как я тебе сочувствую. Слушай, если я могу что-нибудь для тебя сделать…

— Можешь.

— Что?

— Не рассказывай об этом Муди.

— Ладно.

— А то он будет волноваться.

Он меня просто убьет. Мне лучше испариться. Она ему расскажет, и он меня убьет. Он сильно мне врежет. Врежет, как врезал тогда, в старших классах, когда после выпускного на озере я напился и свалился на него с дерева. Он вмажет мне, как вмазал тогда. Один короткий удар в солнечное сплетение, содержащий краткое и внятное сообщение: «ты ублюдок», — и я ощущал его еще несколько месяцев, всякий раз, когда делал вдох.

Я отыскиваю машину и еду через весь город; встречные фары сияют, дразнят — кажется, я нехорошо поступил с Дженной; психоаналитик наверняка подтвердил бы, что нехорошо, — вверх по Девятой, через Маркет, по Франклин вверх и вниз к «Коровьей низине», где живет Тереза. Вниз по склону, потом еще несколько кварталов — и в поле зрения появляется ее квартира на третьем этаже с башенками. Тереза живет на самом верху огромного светло-голубого здания на Гау, в нескольких кварталах от Юнион-сквер, в квартире, которую обставили они с матерью; там очень много подставок для цветов, занавесочек и сто с лишним пузатых подушек. У меня есть план — закончить сегодняшний день в ее постели. У нее огромная кровать со столбиками.

Я осторожно подъезжаю по улице, идущей под углом в сорок пять градусов, и всматриваюсь: горит ли свет в ее окнах. Там темно. На пожарной двери — все тот же пластмассовый сычик. Она уже спит. Нет-нет, там со стороны кухни едва заметный огонек. Телевизор? Может, еще и не ложилась. Может, она уезжала куда-нибудь, потом вернулась и еще не легла спать. Времени всего полдвенадцатого… О как же я хочу туда попасть! Нет-нет-нет. Все это глупости. Я делаю круг по кварталу. Чтобы появиться у нее, нет никакого предлога.

Разворачиваюсь и возвращаюсь. Что-нибудь придумаю.

Останавливаю машину на дорожке позади ее машины, взлетаю по деревянным ступенькам крыльца и звоню. Скажу, что хочу у нее переночевать. Скажу, что ночевать мне больше негде: дом заперт, а у меня нет ключей. Мне так неловко, скажу я и ухмыльнусь. Хе-хе. Случаются же порой такие глупости, скажу я. Подъехал уже совсем близко, был в городе, и вдруг сообразил. А Тоф у Бет, скажу я. Извини. Ну а как ты вообще? Еще не спала?

Она впустит меня. Мы поедем на море, как в прошлый раз, в предыдущий раз, когда я возник у нее около полуночи, изголодавшийся. Предложил отправиться на море, и она, хоть уже и надела пижаму, загорелась этой идеей, пошла переодеваться, а пока она переодевалась, я набил сумку бананами и «фиг-ньютонами»[87]и прихватил бутылку вина. Она вынесла покрывала, а когда мы залезли в машину, там было темно, сиденья холодные, мы включили обогреватель, сцепились руками и помчались по Золотым Воротам и дальше, через Хедлендз, и пока мы ехали по черной дороге, петляя меж лиловых холмов, нам казалось, что мы огибаем гигантские спящие тела. Мимо покосившихся старых военных построек, мимо орудийных башен, торчащих над Тихим океаном — и на пляжу Форта-Кронкайт. Мы остановили машину у почерневших казарм, вышли, сняли обувь и двинулись через маленькую лужицу по серому деревянному мосту — так гулко, — а океан был черен, и прямо от воды дул ветер. Мы свернулись под покрывалом, все еще босые, и стали греть руки друг у друга под мышками…

Она не открывает дверь.

Увидев меня, она покачает головой, но все-таки впустит. Я нажимаю на кнопку еще два раза. Поворачиваюсь и смотрю на улицу.

Машина, черная, сверкающая, едет вверх по склону и останавливается на углу. За рулем — женщина лет тридцати пяти, она при полном параде, и никого, кроме нее, в машине нет. Ставит машину на тормоз и начинает рыться в сумочке. Нас разделяет не больше двадцати футов. Она поднимет глаза и посмотрит в мою сторону. Ее взгляд упадет на крыльцо, и она увидит меня. Она откроет заднюю дверь и скажет, чтобы я пошел с ней и разделил с ней ее ложе. Я ждал этого предложения, — отвечу я учтиво-вкрадчиво. Мне будет все равно, чем мы займемся — все годится; впрочем, ничто не будет прекрасно. Одним словом, неважно. Будет просторная кровать, будет тепло, и ее ноги сплетутся с моими. Я скажу ей, что у нее холодные ступни, и она станет тереться ими о мои ноги…

Такие зигзаги случаются часто. Где угодно и с кем угодно.

Женщина нашла в сумочке то, что искала, и теперь отпускает тормоз, едет вверх по склону и скрывается за поворотом. Терезы дома нет. Я уезжаю.

Бары на Юнион-стрит только что закрылись, и на улице полно народу. Джули работает барменшей в баре под названием «Голубой свет» — именно этого там очень много, а еще там полно зеркал и людей в мокасинах и белых брюках. Я познакомился с Джули на последней вечеринке у Муди; к ней я сейчас и зайду. Притворюсь, что искал кого-то… впрочем, нет — пойду напролом и скажу: пришел увидеть именно ее, потому что вдруг подумал о ней и захотел увидеть именно ее. Это ей понравится. Она удивится, и ей будет приятно. Может, она так и скажет: Знаешь, я так удивлена и польщена.

Через пять кварталов я паркую машину. Юнион-стрит кишит публикой в белых штанах и мокасинах. Люди из округа Марин, из Нью-Йорка, Европы. Охранник отказывается меня впускать. Права я оставил в машине.

— Документы надо.

— Я понимаю, но…

— Извините. Уходите.

— Я просто…

— Разворачивайтесь. И шагайте.

Разумеется, я представляю себе, как убиваю его. Почему-то — огромным двуручным мечом. Молниеносно смахиваю его дыню с плеч.

— Слушайте, я всего лишь… Джули здесь?

— Нет.

— Уже ушла?

— Сегодня не работает.

Возвращаясь к машине, миную еще несколько десятков человек в белых штанах. Некоторые одиночки — в хаки. Ну пускай же произойдет хоть что-нибудь. Почему никогда ничего не происходит? Это все какая-то чудовищная машина, что пропускает лишь предсказуемое.

Я иду в «Кладовую Белой Курицы» позвонить. Я буду звонить Мередит. Мередит ко мне выйдет.