— У нее есть парень, он почти каждый вечер ее забирает. Так что я в основном буду там совсем одна.

Пора было остановиться и прекратить ее отговаривать, иначе все это могло бы показаться подозрительным. Ладно, решила, значит, решила. Может, оно и к лучшему. Мне тоже хотелось побыть одной и тихо, не спеша осмыслить собственное счастье.

Все, что произошло со мной в последний день нашего пребывания в Р. и потом, в купе поезда, я могла вспоминать и смаковать часами. Принято считать, что командировочный роман обречен на скорое расставание. Что ж, пускай тогда таких романов у меня будет много, каждый месяц — вот до чего я была счастлива в своей новой любви, в своей страсти. Все знала, все понимала и все равно раскрыла этому взрослому мужчине свои объятия.

Даже если забеременею, так я решила, обязательно оставлю ребенка. Он всегда будет напоминать мне о любимом человеке и непременно родится умным и красивым, как его отец, а это ли не счастье? Но беременности не было, я проверила. Зато была любовь, та самая тревожная лихорадка, которая охватывает каждую девушку, пока она ждет звонка, сигнала, поступка, и заслоняет собой весь мир. Может быть, из-за этого ожидания я так легко позволила Вале уехать. Я даже не спросила, где именно эта дача, в каком направлении, далеко ли от Москвы.

Маме о Михаиле я так ничего и не рассказала. Заранее знала, как она отреагирует. Конечно, она сочтет, что наш роман — это пошлая интрижка. Обязательно будет плакать, переживать за меня, еще и попытается разыскать по интернету негодяя и мерзавца, обманувшего дочку. Уж не знаю, к счастью или нет, но мама так хорошо освоила интернет, что приобрела привычку советоваться с ним по любому поводу. Еще она разыскала школьных подруг, каких-то знакомых, завязала новые знакомства и вдобавок научилась играть в игры.

— Я теперь пользователь покруче тебя, — заявила она однажды, и я расхохоталась — до того задорно и молодо это прозвучало.

Сама я по-прежнему работала на фабрике, хотя Михаил и настаивал, чтобы я уволилась и ждала его приезда. Он сказал, что, как только работы станет меньше, он выкроит время и вернется за мной в Москву, а чтобы я ни в чем не нуждалась, оставляет мне деньги. Много денег. Сначала я обрадовалась, ведь если мужчина дает тебе деньги, выходит, он заботится о тебе. А ледяная мысль колола иглой: он заплатил за приятно проведенное время и больше, дорогая моя дурочка Оля, конечно, не вернется. Забудь его.

Но если он хотел меня бросить, тогда зачем звонить по несколько раз в день? Зачем говорить о любви? И что ему может быть нужно, если он не тот, за кого себя выдает?

Как бы там ни было, каждое утро я выпивала чашку кофе и мчалась на вокзал, чтобы успеть на электричку, а вечером возвращалась с фабрики на Цветной бульвар и ужинала в полном одиночестве. Иногда приезжала мама, привозила еду, какие-то подарки, расспрашивала о Вале и сама рассказывала о Караваеве.

— Работает. Утром съедает завтрак и отправляется на работу. Думаю, он окончательно поправился. Хоть бы не прогнал меня.

— С какой стати? Ты же теперь не сиделка, а домработница. Он что же, сам будет мыть полы и варить борщ?

В тот вечер я вернулась домой чуть позже обычного. Зашла в супермаркет, купила кофе и печенье. Было ли у меня какое-нибудь предчувствие? Нет, ничего такого. Я просто достала ключи из сумки и отперла дверь. Вошла и сразу поняла, что приехала Валя: ее розовые кроссовки стояли у порога. Я обрадовалась, бросилась в комнату — и тут же застыла. Валя сидела на диване с опухшим от слез лицом. На полу валялись какие-то бумаги.

— Что случилось? Умер кто-то? — Я и сама начала волноваться, даже страшно стало. Первое, что пришло в голову, — что-то случилось с ее сестрой. Больше никого в ее окружении я не знала — никого, по кому она могла бы так горевать. Разве что по мне?

— Оля. — Она с трудом могла говорить, слова выходили медленно, с хрипом. — Оля, я не понимаю. Зачем тебе все это понадобилось?

— Ты о чем?

Меня прошиб пот. Что случилось? Что она обо мне узнала? Неужели она встречалась с Караваевым и он ей все рассказал?

Она подняла с пола смятый лист бумаги и протянула мне. Этот документ я видела впервые. Обычный лист А-4 с текстом и печатью.

«Нотариальная контора». Я расправила листок, прочла. Мне стало нехорошо. Быстро, очень быстро я поняла, что произошло и когда это случилось. И еще поняла, что потеряла Валентину навсегда. Никакие слова, доводы, оправдания, слезы — ничто теперь не поможет. Ничто! И все это сделала моя мама. Моя безумная, моя сумасшедшая мама.

— Я вижу это впервые, — тихо сказала я, — хочешь верь, хочешь не верь.

— Собирай вещи и выметайся из квартиры, — отрезала она сухо. Подняла листок, разорвала. — Сейчас я уйду, вернусь через час. Чтобы к этому времени тебя здесь не было.

Она ушла, я слышала, как хлопнула дверь. Я зажмурилась в надежде, что, когда открою глаза, никаких бумаг на полу уже не будет. Увы, на паркете по-прежнему беспорядочно лежали страницы, и на них значилось, сколько и когда я одолжила Валентине Юдиной.

Не знаю, сколько времени прошло. Я сидела не двигаясь и пыталась понять, как жить дальше, как вдруг в дверь позвонили. Это Валя! Она в сердцах захлопнула дверь и не взяла ключи. Она успокоилась и вернулась!

За дверью стояла мама. Нарядная, в красной блузке и белой шифоновой юбке, с аккуратно уложенными волосами, помолодевшая, веселая. В обеих руках она держала по белому полиэтиленовому пакету.

— Привет! Скучаешь?

Я размахнулась и ударила ее наотмашь по лицу.

В оцепенении я сидела на Цветном бульваре и никак не могла собраться с мыслями. Из меня словно разом вынули сердце и волю.

Может, я что-то не так поняла? Но документ подлинный, там стоит печать нотариуса Тарасовой. Все прописано четко. Но зачем понадобилось сковывать меня генеральной доверенностью? И ведь подпись моя, не подделка! Я даже знаю, когда подмахнула эту страницу. Этот было в тот день, когда мы составляли расписку, что я беру у Оли в долг. Она просто подсунула мне еще одну бумажку, и я ее подписала.

Совершенно ясно я вспомнила эту сцену. Вот бумаги падают, разлетаются, Оля поднимает какой-то документ, протягивает мне, и я подписываю не глядя. Потом она спохватывается, говорит, что я подписала ее соглашение с тем человеком, у кого она одолжила деньги. Только после этого передо мной появляется уже другой, правильный документ. Я пробегаю его глазами — из написанного следует, что Оля дает мне на погашение долга не один год, а целых два. Тогда я так обрадовалась, что могла бы подписать самой себе смертный приговор, и тоже не глядя.

Но зачем Оле понадобилась эта генеральная доверенность? И что за нотариус такой, который пошел на подлог и поставил печать на документе, оформленном без моего присутствия? Какая-то Тарасова. Теперь, если ее прижмут, она, конечно, скажет, что я там была, вот же моя подпись. Между прочим, это докажет любая экспертиза.